Новоорлеанский блюз

— Ты видишь Замба, — сказал он, и его голос прозвучал задумчиво и бесстрастно, — луну, от которой произошло название нашего племени? Мы назвали ее Божественной Луной из-за тесных отношений, существовавших между ней и великим вождем Тулоко, который первым заключил союз с отцом-Солнцем ради победы над негодяем шамва,похитившим наши жертвоприношения, драгоценные камни и другие предметы культа, нынче никому не понятного. Ты видишь ее? Сейчас она почти не появляется на небе. Некоторые люди считают Луну ленивой, потому что она каждый месяц пропадает с небес. Но у них ума столько же, сколько у цыплят, играющих с автобусом номер 17, In memoriam.Ведь Божественная Луна не такое божество, как отец-Солнце. Она была рождена человеком, взлетевшим на небо для того, чтобы спасти нас от гнева богов. Так разве есть что-либо удивительное в том, что ее новое положение ей в тягость? Конечно, нет. Раз в месяц она пытается закрыть глаза и плачет, плачет потому, что никогда снова не окажется на земле.

Смотри! Эти звезды — это ее слезы, а светятся они так ярко тогда, когда Божественная Луна пропадает. Поймите, профессор, мы — народ замба; мы живем в стране Луны. Нет числа битвам, в которых нам довелось сражаться, так же как нет числа легендам об этих сражениях, и в них прославляются герои, чьи имена стали бессмертными. Мы — простые африканцы, и мы многого не знаем, но ни на минуту не сомневайся в том, что нам известно, откуда мы появились.

Бунми не могла поднять глаза на Тонго, но ей больше всего сейчас хотелось коснуться его, и она, склонившись к нему, обняла его за плечи и положила голову к нему на грудь. Она закрыла глаза и мысленно спрашивала себя, неужто это она — эта африканская женщина под африканским небом? А Тонго… он неотрывно смотрел на луну, на плывущего по небу героя, давшего народу замба свое имя, более славное, чем имя самого великого вождя Тулоко. И глаза его были широко открыты, потому что он знал: стоит ему закрыть глаза, и он увидит лицо, которое напомнит ему, кто он на самом деле.

И вдруг он запел и бессознательно выбрал песню, которая, как он чувствовал, была песней Кудзайи и которая от Эла Джарро [113]возвращалась через Нину Симоне [114]к Луи Армстронгу.

— «У нас предостаточно времени. И все это время для любви. Ни для чего больше, ни для чего кроме — только для любви» [115], — пел Тонго, обращаясь к звездам, а Бунми прижалась лицом к его груди и положила ладони ему на живот.

— А ты хорошо поешь, — тихо произнесла она.

— Да уж не хуже, чем твои друзья-археологи, — рассмеялся Тонго.

— Спой какую-нибудь африканскую песню. Спой что-нибудь по-замбавийски.

Вождь на секунду задумался и тихонько запел народную песню, которой его в детстве научила мать. Кто знает, что было причиной, может быть, ночная тишь или особая акустика чаши высохшего озера, а может, и боль, все не отпускавшая его, — но даже сам Тонго удивился тому, как чисто, мощно и проникновенно звучит его голос.

—  Сикоко кувидза ыщзш задела, цвумиса воде пи купе звада. Сикадзи кузвизви, кадзи дачеке, путе-ла макади наде. Тела макади наде. Чи купе вечела чи випе купе вазиб джамидже опи не опи. Мбоко вез-во беладе чикадзе какази ку вази Тулоко цвопье Цво-пье. Вази ку фонге луцвопи.

Интересно, как бы прореагировала на песню Бунми, если бы Тонго пел по-английски? Но он пел по-замбавийски, а она недостаточно хорошо знала этот язык, чтобы понять слова. И поэтому она просто купалась в этих загадочных звуках, и в ее сознании рождались новые истории, полные тайн. Слушая, она все сильнее прижималась к нему и все сильнее сжимала его в объятиях. Она не заметила, как напряглись его мускулы, когда он заметил на противоположном берегу неясные тени, освещенные героической Божественной Луной в ее ущербной фазе. И она не услышала его слез, таких же молчаливых, как звезды.

IV: Спустя шесть месяцев

Зиминдо, Замбави, Африка, 1998 год

—  Я когда-нибудь рассказывал тебе историю о Судьбе и Выборе? Кажется, нет. Это хорошая история, — из тех, что знают только закулу.