Новоорлеанский блюз

Джим в недоумении посмотрел на Мусу, потом перевел взгляд на то место, где только что стоял скандалист, затем посмотрел на теснившихся у барной стойки людей, которые оживленно обсуждали что-то между собой, не замечая того, что делается вокруг, в том числе и исчезновения одного из собутыльников. Джим проглотил вставший в горле комок и спросил:

— Куда он делся?

— Я отправил его к жене. Бедная женщина. Ну как терпеть рядом с собой эту пьяную черную первобытную задницу! — риторически произнес Муса, лучезарно улыбаясь. — Если выражаться его языком. Ну ладно. Так о чем ты хотел говорить со мной?

Джим облизал губы и наморщил лоб, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, о чем именно он хотел говорить, но тщетно, он ничего не мог припомнить. «Типичный прием Мусы, — подумал он, — вставлять палки в колеса».

— Я… — начал было Джим, Муса понимающе закивал, но на этом Джима застопорило. Закулуободряюще и вместе с тем покровительственно погладил его по голове.

— Ты обеспокоен, — сказал Муса. — Ты, наверное, думаешь, что здесь делает этот старый Муса, мой старый друг из Замбави? Что он здесь делает со своими сновидениями и сексуальными привычками, позаимствованными у бабуинов? Зачем он появился здесь и все мне испортил? Ведь так? Позволь мне все объяснить тебе, Джим. Я здесь ради Сильвии, потому что я в долгу у нее за прошлое, а этого тебе пока не понять. Ты обеспокоен, потому что я притащил тебя в Новый Орлеан, а ты не знаешь зачем. Честно говоря, мусунгу,а ведь я и раньше говорил это, я и сам не знаю зачем. Но я закулу,а раз так, то ты должен доверять мне так же, как я доверяю своим снам. Тебя беспокоят еще и отношения, существующие между мной и Сильвией. Вот в этом я помочь тебе не могу. Ты обеспокоен, потому что ты ревнив, а ревность — это губительное качество, такое же опасное и неприятное, как болезнь, передающаяся половым путем.

— Я ревнивый? — вылупив от удивления глаза, спросил Джим.

— Да, ревнивый.

— Я неревнивый!

Муса, пристально глядя на него, наклонился вперед и сощурил глаза так, что Джим видел только два крохотных, не больше дырки от укола, зрачка, и от этого Джиму стало не по себе.

— Конечно, ты не ревнивый, — медленно произнес Муса. — Я ошибся.

Но на следующий день Джим снова упился до бесчувствия нигерийским гиннесом, когда Муса и Сильвия пропали на несколько часов, отправившись в музей колдовства и шаманства; он сидел и размышлял над тем, как ко всем историям, кто бы их ни рассказывал, Муса давал свои комментарии, и, хотя сейчас сознание Джима было отуманено алкоголем, он признавал, что его мозг впитывал рассуждения закулу,подобно тому как бумажная салфетка впитывает пролитую на стол жидкость. Он допивал уже шестую пинту нигерийского гиннеса, качая из стороны в сторону головой, как будто боясь потерять мысль. Не помогло.

«А какого черта мне ревновать и переживать из-за того, что происходит между Мусой и Сильвией?» — размышлял Джим. Стоило ему подумать об этом, как ответ вдруг сам оказался в его голове, будто маленький ребенок, прокравшийся на цыпочках к вам за спину, и помимо воли Джим громко, во всеуслышание, произнес: «О! О как! Ну и ну!»

Сидевшие у дальнего конца стойки завсегдатаи, среди которых были Томпи и Перец, с любопытством посмотрели на него, но Джим этого не заметил. Он допил свой нигерийский гиннес, зажег сигарету и нетвердым шагом направился к окну, возле которого Двухнедельный наигрывал на гитаре все те же старые блюзы. Джим глубоко затянулся сигаретой и, выпуская дым, кивнул головой гитаристу, а тот, ответив на его приветствие полузаметным кивком, начал проигрыш очередной блюзовой темы чуть громче, чем играл до этого. Джим, пьяный в стельку, сел рядом с ним и запел. Он наклонил голову, крепко зажмурился и запел блюз так, как мог петь только косой английский сопляк.

— Сюда пришел я, чтобы потерять себя… — начал он и замолчал, прислушиваясь с мечтательным выражением лица к аккордам гитары Двухнедельника: «Ду-дуду-ду-ду!»

Но кое-что другое я нашел!
А вот сейчас она, не оглянувшись,
Ушла неведомо куда с шаманом.
Хойя! Теперь хочу забыться в блюзе я!
Когда нет сил забыться — один удел: напиться!

Джим открыл глаза. Все, кто был в баре, пересмеивались, обмениваясь многозначительными взглядами, но это лишь усилило его желание петь, и он, закрыв лицо ладонями, затянул снова:

Впервые в жизни я влюблен,
И мне не совладать с собою.
Но я влюбился в шлюху. Боже, что со мною!
Хойя! Она согласна спать с любым, кто платит!
Что ждет нас впереди? Боюсь, что сил моих
на эту роль не хватит!