Новоорлеанский блюз

Несколько секунд Лик пристально смотрел на нее, а потом неуверенно произнес: «Сина?» Женщина кивнула, радуясь, что он узнал ее, а потом прижала его к себе и не отпускала так долго, что Лику пришлось переместиться вместе с ней под навес церковного крыльца, чтобы укрыться от дождевых потоков. Честно говоря, Лик никогда не признал бы свою сестру в этой элегантной даме из Чикаго. Ведь она уехала из Монмартра почти двадцать лет назад, и с тех пор он ни разу ее не видел. Но поскольку большинства детей Кайен уже не было на свете, то нетрудно было методом исключения определить ее имя.

— А это мой муж, — объявила Томасина. — Преподобный Исаия Пинк, пастор Апостольской церкви всех святых, одной из самых больших церквей для чернокожих во всем Чикаго.

— Очень рад познакомиться с вами, — сказал Лик, протягивая руку, которую преподобный Пинк пожал; пожатие его руки было быстрым и сильным.

— Я тоже рад, — произнес он, но в его голосе не было радости.

Служба прошла хуже некуда. Лик позже не мог вспомнить ничего, кроме ужасной погоды и отрешенного лица Кориссы, которая безучастно просидела всю службу, положив голову на плечо Сины. Священник Стронг, бесцветный немощный человек с совершенно не соответствующей его облику фамилией [126], пришел в полное замешательство, заметив присутствие другого священнослужителя (у которого к тому же был такой гордый вид!), и слова заупокойной молитвы слетали с его языка с ритмичностью вздохов паровой машины. К тому же грохот грозы, разразившейся при первых звуках погребального псалма, отнюдь не украсил службу. Лик едва успел поднести к губам корнет, как раздался удар грома такой силы, что все прихожане, сидящие на лавках, невольно вздрогнули. А потом вся служба шла под шум ливня, изо всех сил колотившего по церковной крыше. Люди сидели молча и печально, как и положено в таких случаях, переглядывались.

По завершении церковной службы, согласно издавна существующей традиции, должно было состояться погребальное шествие к пристани, и Лик надеялся, что Сильвия тоже примет в нем участие, как тогда, когда хоронили Кайен. Но кто, скажите, захочет шествовать к пристани под проливным дождем, который, кажется, решил всех, кто окажется на улице, вымочить насквозь, и под ураганным ветром, который вот-вот разорвет вас напополам? Как потом сказал Соня: «Неграм незачем воевать с природой, у них и так хватает горестей в жизни». Поэтому процессия двинулась прямиком в ночной клуб, где Толстуха Анни и Крошка Анни щедро накрыли столы традиционными поминальными кушаньями — для гостей и для многочисленных любителей угоститься на дармовщину (отлично понимавших, что никто не станет протестовать против их присутствия на поминках — ведь это было бы неуважением к усопшему!).

Сина сразу же обратила все свое внимание на Лика, забросав его градом вопросов, отвечать на которые он не мог без смущения. И если уж говорить правду, то он не считал себя обязанным отчитываться перед сестрой, вдруг объявившейся после двадцатилетнего отсутствия, с ее джимкроуизмом [127], с респектабельным супругом и постоянно хваставшейся своей жизнью в большом городе. Самым худшим было то, что она упрекала его за ту жизнь, которую он вел в ночном клубе, называя ее «неправедной» и «порочной». Как будто она слышала, как он играет! Да для него игра на корнете была молитвой, а в его музыке больше ощущалось присутствие Бога, чем во всех рукопожатиях ее супруга, уж это-то он знал наверняка! По крайней мере, в его музыке было больше уважения к его народу, чем у многих пасторских жен, которые из кожи вон лезут, подражая манерам белых!

Неожиданно Лик почувствовал желание выговориться — как это свойственно добросердечным людям, — поведать кому-то, что у него на душе, и он, прихватив с собой Соню, проскользнул незаметно в свою комнату и там рассказал другу о своих неурядицах; разговор шел не всухую и затянулся до тех пор, пока гости не разошлись по домам.

— Ты знаешь, дружище Лик, как я смотрю на это? — спросил Соня. — Если ты стыдишься того, что ты негр, то ты просто кретинский ниггер, ни больше ни меньше. А если ты кичишься тем, что ты негр, то ты тоже кретинский ниггер. Кто я? Я просто негр и не собираюсь ни гордиться этим, ни извиняться за это.

— Ну а что ты скажешь обо мне, Соня?

— О тебе? — Соня надолго приложился к стакану, а потом захохотал так, что выпивка струями брызнула у него не только изо рта, но и из носа, залив весь перед рубашки. — Лик, ну сколько раз я должен твердить тебе, что ты мой личный затраханный негритос! — Он с трудом встал на ноги и, подойдя нетвердой, пьяной походкой к Лику, вплотную придвинул его лицо к своему. Стараясь поймать глазами взгляд друга, Соня почти коснулся своим лбом лба Лика. — Ты мой личный затраханный негритос! — шепотом повторил он, а затем, после секундной паузы, отстранился от Лика и со смехом направился к двери. — Пойду-ка я баиньки!