Новоорлеанский блюз

Именно это обстоятельство и побудило к действиям пожилых сельчан. Они видели, что в груди Тонго закипает гнев и что в такие минуты лучше не говорить с ним. На это было две причины: все-таки он был вождем и они любили его. Ведь Тонго в общем-то был хорошим парнем, и если в отношениях с ним и возникали какие-либо осложнения, то причиной их было либо чрезмерное любопытство сельчан, либо его положение как вождя маленького (даже очень маленького) племени. Поэтому сейчас они развернулись и медленно побрели прочь от его крааля, качая на ходу головами, причем делали это преувеличенно торжественно, давая ему понять, что все-таки не одобряют его поведения, а Тонго, круто повернувшись, направился павлиньей походкой к своему дому. Если его сейчас веселила мысль о победе в этой небольшой схватке, то они чувствовали удовлетворение от того, что совершили высокоморальный поступок.

Тонго вошел в дом. Его глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полутьме, а когда они привыкли, то сразу остановились на молодой особе, которая неловко переминалась с ноги на ногу, стоя в дальнем углу комнаты. Чувство негодования от только что закончившейся беседы со стариками прошло, но теперь какой-то липкий и тяжелый ком словно встал поперек горла, отчего он чувствовал себя словно питон, проглотивший трудноперевариваемого грызуна. Что и говорить, эта американка действительно была хороша. Высокая, стройная, с привлекательным чистым лицом, с округлыми соблазнительными формами, ясно различимыми под одеждой. У нее, подумал Тонго, было все то, чего не было у Кудзайи.

Молодая особа подошла почти вплотную к нему и протянула (именно она, а не он) руку.

— Урибо бра! — объявила она, чем весьма озадачила Тонго.

— Здравствуй, милая, — ответил он. — А не проще ли будет, если мы поговорим по-английски?

Милая?.. Молодая особа была явно сконфужена простой и даже несколько вольной манерой вождя общаться с незнакомыми дамами. Но она быстро опомнилась и обратилась к нему со следующими словами:

— Меня зовут Олурумбунми Дуровойю; можете для краткости звать меня Бунми. Я профессор этноархеологии Северовосточного университета в Чикаго.

— Тонго Калулу, — кратко представился Тонго. — Вождь.

Несколько мгновений они пристально и с любопытством смотрели друг на друга. Некоторые паузы возникают по причине избытка невысказанных чувств, а пауза, возникшая сейчас, была переполнена ими; казалось, они ведут разговор, но разговор мысленный, поскольку словами не могли ничего выразить: слишком по-разному они облекали мысли в слова. Наконец Тонго произнес: «Садитесь», и профессор присела на один из неудобных плетеных стульев, а сам вождь опустился на второй.

Она сидела, скромно поджав губки, выпрямив спину, плотно сжав ноги и положив ладони на колени. Тонго был уверен, что ее манерная скромность — не что иное, как заранее продуманный прием. Он чувствовал что-то волнующее в том, как изгибалась ее длинная шея, когда она поворачивала голову или слегка приподнимала подбородок; в том, как подрагивали ее ноздри; в том, что под складками ее читенге, прикрывающем ноги, угадывались стройные икры, — все в ней естественно и в то же время нарочито пробуждало инстинкты и эротические фантазии. Возможно, на фоне жизни Тонго, протекавшей сейчас без сексуальных радостей, вся эта внешняя атрибутика волновала его больше, чем допускало положение.

— Олурумбунми, — с усилием выговорил Тонго. — Олурумбунми. Бунми. Это американское имя?

— Нигерийское. На языке яруба[30] оно означает «дар богов».

— А я думал, что ты американка.

— Афроамериканка. Так называют всех американцев африканского происхождения.

Тонго покачал головой. Эта женщина говорит загадками, да такими, что и не всякий закулу разберется. В ее речи чувствовался гнусавый американский акцент и нахальство, свидетельствующее о том, что в детстве она была приверженкой фанка[31].

— Так ты родилась в Нигерии?

Лицо Бунми исказила гримаска недоумения.

— Да нет же, я поменяла имя и фамилию. Чего ради мне носить фамилию, появившуюся во времена рабства?

— О-о-о! — серьезно и многозначительно протянул Тонго. — Понимаю. Значит, твои предки были нигерийцами?

— Нет; впрочем, я не знаю. Возможно, они были ими. При крещении меня нарекли Кореттой Пинк. Понимаешь, Пинк[32]. Наверное, так звали какого-нибудь плантатора.

— Коретта Пинк, — задумчиво, словно про себя сказал Тонго. По его лицу было видно, что звучание ее экзотического имени ему нравится. — Отличное имя.

Бунми, поморщившись, затрясла головой. Ее лицо, выражение которого менялось чрезвычайно быстро, теперь было печальным.

— Нет, — твердо произнесла она. — Это вовсе не имя. Это, скорее, что-то похожее на ярлык или этикетку неизвестной мне фабрики. Если кому-то случается назвать меня Кореттой, я чувствую себя очень неловко. А чего ради я должна жить с этикеткой, которая мне не нравится?

— Ах! Как я понимаю тебя, Бунми! — воскликнул Тонго. — Твое имя — все равно что «обезьяньи уши».

Смущенная девушка вперила пристальный взгляд в улыбающегося вождя.