Новоорлеанский блюз

Кудзайи потребовалось почти полчаса на то, чтобы дойти до своего крааля; из-за ломящей боли в спине, из-за того, что ребенок внутри нее лягался, как заправский футболист, и частично из-за многократных остановок, необходимых ей для того, чтобы обдумать, правильно ли она поступает и что ей следует сказать, придя домой. Тонго был хорошим человеком, разве нет? Не таким, как другие вожди, встречавшиеся ей в жизни; они нередко спали с проститутками, а покупая пачку сигарет, скандалили из-за недоданной сдачи. Конечно, и он не без греха: не прочь полениться, любит похвастаться и выставить себя напоказ, как прихорашивающийся шумба, но на измену он вряд ли способен.

Нет, думала она, он не кобель. И ругала себя за бестактность, которая, по ее мнению, проявлялась в том, что она не ценила должным образом достоинств своего супруга. К тому же она понимала, что в жизни каждого мужчины, хорошо это или плохо, все-таки наступают такие периоды, когда пенис управляет всей его жизнью (становясь таким же важным атрибутом видовой принадлежности, как хобот у нзоу), и тут она должна была признать себя виновной в том, что лезвие этого главного оружия мужчины уже долгое время обходится без надлежащей смазки.

Когда она наконец оказалась у порога своего дома, то сразу же поняла, что худшие ее страхи, к сожалению, оправдались — она услышала доносившуюся из бетонного дома мелодию Колтрейна, и все ее добрые чувства к Тонго мгновенно улетучились. Он в своем дурацком доме слушает мои записи, да еще на магнитофоне, подаренном мне в день свадьбы! — с негодованием подумала она. Для того чтобы еще сильнее взвинтить себя, она потопталась минуту или две возле колодца, мысленно представляя себе, как должны были вести себя музыканты на сцене, играя музыку, звучащую сейчас в ее ушах. Она почувствовала болезненные сокращения матки, но постаралась заглушить боль злобой. А когда вдруг музыка неожиданно смолкла и внутри дома наступила тишина, Кудзайи, собрав всю волю, заставила себя войти и своими глазами посмотреть, что происходит.

Кудзайи сделала глубокий вздох, все ее тело напряглось, как напрягается тело пчелы перед тем, как ужалить и умереть. Она толчком распахнула дверь и увидела своего мужа, сидящим напротив отвратительно красивой молодой женщины. Жена вождя смущенно потянула себя за мочки ушей.

На первый взгляд все оказалось не так уж и плохо. Она не увидела двухспинного четвероногого зверя о двух головах, которого успело создать ее воспаленное воображение. Вместо этого она увидела двух людей, сидящих друг против друга и пристально смотрящих друг другу в глаза. Они показались ей детьми, играющими в «гляделки», не хватало только плода манго, стоящего на кону. Она сразу поняла, что Тонго переглядит.

Но Тонго, услышав, как она вошла, обернулся, мгновенно вскочил на ноги и заморгал, словно змея, только что обнаружившая у себя веки. Выражение его лица поведало ей обо всем. С таким же успехом она могла застать его, окунающим свой шонгви во вчерашнюю маисовую кашу.

— Кудзайи! — обрадованно воскликнул Тонги. — Профессор, это моя жена, Кудзайи.

Бунми встала, но Кудзайи даже не взглянула в ее сторону. Она, обернувшись к мужу, сказала:

— Э кури кве хооре?

Тонго пришел в изумление. Он еще никогда не видал свою жену такой озлобленной (хотя, учитывая особенные черты ее лица, никто бы не заметил этого без прохождения специального курса физиогномики, который можно было бы назвать «кудзайизмом»), не говоря уже о том, что никогда не слышал от нее такие вульгарные выражения.

— Хооре? — вскричала профессор. — Почему она назвала меня проституткой?

Вождь поперхнулся нервным смехом.

— Проституткой? — грозным голосом переспросил он. — Ха! Ты слышала, Кудзайи? Проститутка, хмм? Нам только не хватало еще дипломатических осложнений! Да нет, нет же, «хооре» — это форма обращения к близкому и приятному человеку, ну типа как «сестра». — С мольбой во взоре он посмотрел на жену. — Ведь это так, моя драгоценная?

— Кузвани замба? — обратившись к мужу, спросила Кудзайи.

— Отчасти, — ответила Бунми вместо Тонго.

Кудзайи со злобной улыбкой на лице подошла к профессорше и обратилась к ней, похлопывая в ладоши в такт словам:

— Урибо, ку пфанзви, маканве чипоро сиси допо гудо?

Профессор улыбнулась и ответила, тоже прихлопывая в ладоши:

— Ндирибо! Макурибо, хооре?

Тонго в беспомощной растерянности смотрел на женщин. Он понимал, что теряет контроль над ситуацией, к тому же профессор повела себя ничуть не умнее, чем его жена. Кудзайи отвела левую руку от живота, который до этого потирала, ее лицо сделалось печальным, по телу пробежала легкая дрожь. Но ее правая рука оставалась прижатой к бедру; как будто она опасалась, что не выдержит и ударит ею соперницу. Поскольку боевой дух все еще не покинул Кудзайи, она спросила Бунми, как та себя чувствует в образе «хромоногой дочери бабуина, с влагалищем размером с лужу», и Бунми ответила: «Отлично. А как ты себя чувствуешь, шлюха?»