Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого

Возвращая собеседнику сдачу такими же преувеличенными и гладкими, как новенькие монеты, комплиментами, я с любопытством разглядывал сию незаурядную персону. Граф Игнаций Амадеус Рабутин происходил из старинного французского рода. Дедушка его, придворный "короля-солнца", имел неосторожность сие светило запятнать на страницах анонимной книжки под названием "Амурная история галлов". Выданный любовницею и просидевший в Бастилии семнадцать лет, легкомысленный сочинитель получил свободу — и предпочел перебраться в Вену. Ныне внучок старого сплетника, соединивший галльский апломб с германской основательностью, хозяйничал в Петербурге, словно при дворе какого-нибудь убогого княжества. Это он, имея поручение защищать интересы сирот царевича Алексея и принцессы Вольфенбюттельской, внушил Меншикову честолюбивый план породниться с царской фамилией. Потомство Екатерины, с прилипшими к нему голштинцами, отодвинули от престола. Толстой и Бутурлин сунулись неловко против движения — и оказались втоптаны в прах.

Ныне многие русские в поисках высокого чина или выгодного назначения стремились подружиться с сим иностранным послом, в силу родственных отношений Романовых с Габсбургами занявшим позицию негласного протектора юного Петра Второго. Перебрасываясь шаблонными фразами, словно играющие дети — мячом, мы с ним продолжали бессодержательную беседу. Наконец, удостоверившись в мастерстве партнера, ничуть не склонного уступить преимущество своей позиции, я вышел из-за редутов празднословия и достаточно внятно попросил о поддержке. Естественно, такая договоренность предполагала ответные обязательства: не определенные четко и простиравшиеся в неопределенное будущее, — и потому особенно раздражавшие. Одно дело краткий тактический союз, другое — долговременная зависимость. Хотя, конечно, титул графа Священной Римской империи изначально предполагает вассалитет императору: джентльменское соглашение с министром Карла Шестого было лишь вливанием молодого вина в старые мехи. При этом мои истинные чувства оказались достаточно хорошо скрыты. Настолько хорошо, что Рабутин поинтересовался, не думал ли генерал о переходе в цесарскую службу.

Здесь уж ничего изображать не пришлось: удивление было вполне естественным. Впрочем, еще один запасной выход не помешает. Ну, если Темнейший совсем отсюда выдавит…

— Нет. Однако не вижу препятствий таким размышлениям, если должные пропозиции будут сделаны. Вот только…

— Что, дорогой граф?

— Вена — прелестный город, но совершенно не подходящий для меня. Там нет моря!

— Ах да, вы же венецианец. Говорят, каждый человек считает идеальным тот ландшафт, в коем родился и вырос.

— Очень тонкое наблюдение. Задумываясь о доме, удобном для жизни — я представляю палаццо на берегу и волны, лижущие каменные ступени. В Санкт-Петербурге ужасный климат, и море холодное — но оно хотя бы здесь есть.

— Вам, конечно, известно, что Его Императорское Величество владеет и такими городами, как Фиуме или Неаполь. Или, к примеру, Остенде.

— Да, кстати об Остенде…

К сожалению, разговор о судьбе Остендской компании не получился: вопросы коммерции в глазах посла много уступали по важности вопросам династическим. Да и в глазах его суверена — тоже.

Пробиться ко двору игрушечного императора Всероссийского оказалось, как ни странно, трудней. Вначале это мнилось совсем невозможным, ибо Меншиков перевез мальчика в свой дом на острове и стерег пуще глаза от посторонних влияний. Но с наступлением теплых дней двор перебрался за город, в Петергоф, а князь очень кстати приболел. Камергер Левенвольде, брат которого был любовником покойной императрицы (и выпросил у нее для всей семьи графский титул), вечно нуждался в деньгах (и вообще брал все, что дают). С волками жить — по-волчьи выть. Я пригласил ливонского жиголо посмотреть коней, коих пригнал из Персии, и рассказал, что по черкесскому обычаю хозяин дарит гостю все, что последний у него похвалит. Но мы не черкесы, и я презентую ему только одного жеребца — по его выбору, любого. С разгоревшимися глазами камергер щупал добычу, как конский барышник. Услышав же о моем намерении сделать состоящие в персидских вещах подарки императору, великой княжне Наталье и цесаревнам, без стеснения попросил взаймы пару тысяч. Заранее было понятно, что займ без отдачи. Черт с ним, пусть подавится! Часть дал, остальное пообещал. Через несколько дней моя карета подкатила к летнему царскому дому (довольно скромному: дворцом не назовешь).