Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого

Впрочем, политические персоны к пастырскому слову редко прислушиваются. Главным успехом я считаю вовлечение в полемику о восточных делах Болингброка. Усмотрев возможность посчитаться с врагами из клики Уолпола, препятствующими его возвращению к власти, сэр Генри разразился серией блестящих памфлетов. Ни один из субъектов, торгующих своим пером, и за миллион не сочинил бы того, что он сделал бесплатно! Злопыхатели наши, хотя не умолкли, оказались уравновешены противоположной силой. Опасность, что британский парламент в угоду Ост-Индской компании пожертвует балтийской торговлей, совсем растаяла: испуг негоциантов по поводу русского соперничества сочли преждевременным и чрезмерным.

Из Парижа хула на Россию тоже доносилась, но какая-то несерьезная, что ли. Там высшие круги меньше озабочены торговыми интересами. Поэтому французы изощрялись в осуждении повседневных привычек и обычаев "этих невежественных дикарей". Один путешественник чрезвычайно живо описывал, как в Петербурге его под предлогом мытья завлекли в маленький жарко натопленный домик, именуемый "банья". Едва он разделся — появились женщины, которые по зверскому русскому обычаю высекли ошалевшего иноземца пучками древесных веток. Потом намылили несчастного и так щипали своими пальцами, что вынудили совершенно забыть правила целомудрия. После сего следовала пространная ламентация о печальном состоянии народной нравственности в этой стране. Вот такие ужасы русской бани. Отсмеявшись, я написал в ту же газету, что поборнику чистоты нравов не составляло труда остаться грязным и целомудренным: достаточно было тем женщинам не платить. А если он мыться хочет, но чуждого пола боится, предпочитая мальчиков — то ему в Константинополь.

Куракин о моих усилиях склонить на сторону России публичное мнение ведал. Подозреваю, что, докладывая в Петербург, по генеральской привычке приписывал руководство себе. Бог с ним, не жалко. Не уверен, что это вмешательство повлияло на ход событий: англичане — разумный народ и принимают решения, хорошо подумав. Но на мою судьбу оно повлияло. Хотя бы потому, что царь о нем знал.

На самом исходе осени я вызвал в Остенде компанейский галиот из Бристоля. Дела в Европе были поставлены на ход, люди справлялись — а на заводе в Тайболе мое присутствие очень бы не помешало. Судно мчалось по неспокойному морю наперегонки с зимой: в Петербург мы до ледостава не успевали, в Ревель — как повезет. При неудачной погоде могли застрять в Кенигсберге или Данциге и добираться по суше еще месяц. Ближе к концу пути, между Готландом и Эзелем, попали в шторм. Команда держалась отлично: большинство матросов и капитан Альфонсо Кастелли пятый год ходили по этому маршруту. Когда жестокий ветер с дождем унялся, капитан доложил, что идет в Рогервик, который ближе Ревеля и удобнее при норд-осте. Дошли. К удивлению моих моряков, в гавани два фрегата принимали провиант.

- "Декронделивде" и "Амстердам-Галей"… Куда они в середине декабря?

— Может, в Медитерранию? Диверсию против турок готовят?

— А если государь приказал "Савватия" проводить?

— Не угонятся. Таких ходоков в военном флоте нет!

Я не строил догадок, ибо рассчитывал узнать у начальника порта, полковника Емельяна Маврина — но он высунул голову из дверей комендантской квартиры, будто скрывал там любовницу, а перед ним стояла ревнивая жена. Потом выскользнул наружу и принял меня на крыльце. При первом слове о фрегатах на лице его выразился такой испуг, что оставалось только рассмеяться:

— Ладно, ладно, ничего не спрашиваю! Дай лошадей хотя бы до Ревеля.

Два самых вероятных предположения мои матросы высказали — дальше гадать бесполезно. Но какой смысл таить от меня морские походы? Мог бы помочь: хоть делом, хоть советом. Впрочем, государю виднее.

Под самое Рождество прибыл в Петербург. Только настроился отдохнуть с дороги (как встарь, в конторе торговой компании: дом мой достроили без меня и употребили для поселения каких-то немцев) — сквозь сон услышал настойчивый стук.

— Какого черта?

— Извините, Ваше Сиятельство: денщик от государя прискакал, к Нему требуют.

— Умываться и одежду! Карету — через десять минут.

Выматерившись про себя (чего хорошего ждать от срочного вызова?), поехал к Петру. Не в Адмиралтейство или Сенат, где принимал он чаще всего, а в зимний царский дом близ канала, соединяющего Неву с Мойкой. Между прочим, в крепость я отсюда же отправлялся.

Негромогласный кабинет-секретарь Макаров, один из самых могущественных людей в России, проводил меня внутрь и замер у дверей в позе смирения.

— Садись. — Царская длань простерлась поверх заваленного бумагами стола. — Слышал, хорошо ты расторговался.

Не понять, хвалит или иронизирует.

— Грех жаловаться, государь. Труды не втуне.

Я в кратких словах поведал о спросе на железо, о белой жести, о подготовке торговой флотилии в Остенде. Петр слушал рассеянно: то ли знал из доношений Куракина, то ли просто думал о другом.

— Что в Англии: любезный брат наш Георг все так же злобствует, или унялся?