— Ну, мои дорогие, не поминайте лихом! — вздохнула тётя Клима и поцеловалась с тётей Клавой. Остальным взрослым просто руку подала, на Ивана Ивановича и не посмотрела.
Женя открыл перед ней переднюю дверку. Николай Николаевич обходил машину спереди — занять шофёрское место.
— Что такое? Что это значит, Клима?! — поднял свою палку Дервоед.
— Не Клима я вам больше, а Климентия Даниловна, и не Дервоед, а Ковалевская!
Климентия Даниловна спряталась в машине, хлопнула дверцей.
— Куда ты? Куда… вы?! — забежал перед машиной Иван Иванович, поднял обе руки. Как будто мяч хотел поймать.
«Москвич» загудел — и назад, а не вперёд. Отскочил метров пятнадцать — и за дом!
— Стойте! Стойте! — бросился вслед за ними Дервоед. — Ограбили-и!
Никто не смеялся. У всех были хмурые лица.
Мы смотрели, как Иван Иванович побежал на соседнюю, Партизанскую улицу. Там, около гастронома, стояла телефонная будка. Наверное, звонить в милицию.
— Ну и ну… — тихо сказала Васина мама. — Она почти всё ему оставила, в чём была поехала, а он: «Ограбили!»
— Хоть бы не испортил ей отъезд, — вздохнула Галина мама.
Люди начали расходиться.
Бабушка вдруг вспомнила что-то, схватила меня и Марину за руки:
— Стоят уши развесив, слушают… Там кино детское по телевизору начинается!
Марина уперлась ногой в первую ступеньку крыльца, запрокинула кверху лицо:
— Ой, смотрите! Небо бежит! Небо бежит!
И все, кто успел услышать её, не отошёл ещё далеко, посмотрели вверх, оторвав взгляд от земли.
Не небо бежало, а облака. Белые, раззолоченные комки с огненными и розовыми краями.
Красивые, как в сказке…
Где-то за городом полыхал закат.
«Раз, два, три — человечек, оживи!»
Люди добрые, спасите!
Сентябрь кончается, а у нас ещё конца-края нет работе и репетициям. Не жизнь настала, а карусель.
Прибегаешь из школы, пообедаешь — и за стол, уроки делать. Темп — как на сто метров бегут с барьерами. Но хорошо готовили уроки, честное слово! Никто не придирался ни в школе, ни дома. И Левон Иванович не упрекал.
К дяде Левону забегаем и до уроков, и вечером. Он каждому уже дал листки со словами, которые куклы должны говорить.
Гулять времени совсем не осталось. Даже почитать не выберешь ни минутки. Кричат: «Иди спать!», а я за книжку и в туалет. Сидишь себе — удобно, тихо. Если б ещё столик откидной приделать к стене, вот было бы здорово!
Когда первый раз я надолго исчез в туалете, все наши переполошились. Стучат потихоньку в дверь:
— Женя, что с тобой? Ты не заболел?
Во второй раз папа раскусил мои хитрости. Услышал, как шелестят страницы, как я фыркаю от смеха. Подошёл потихоньку — щёлк! Запер дверь снаружи на засов и свет в туалете выключил.
— Вот теперь можешь сидеть хоть до утра.
А кому охота сидеть в темнице? Попел немножко — не поётся. Подекламировал те слова, что Эрпид-один должен говорить, когда первый раз с Ванькой встречается: «Парлэ ву франсэ? Ду ю спик инглиш? Говорите ли вы по-русски? Приветствую вас, представителя землян!»
Наконец папа смилостивился, выпустил меня.
Забыл сказать: Эрпида-один буду играть я. То есть — водить. Павлуша — Ваньку, Серёжа — Эрпида-два. Эрпиды твёрдые и на палочках, крутишь за палочку — он вертит головой. Никуда мне руку не надо засовывать. Легче с эрпидами, чем с перчаточными Ванькой, Танькой, Жучком и медведем.
Хвастался Вася, что будет Жучком! Но Левон Иванович поручил ему роль Таньки, и Жучком стал Жора. А медведь самому Левону Ивановичу достался. Мы ведь не можем зареветь так, как Мишка. Пищать, как мышь или котёнок, — пожалуйста.
Вася и Жора два дня ходили надутые, недовольные. Но потом смирились с новыми ролями. Одно плохо — Вася не умел читать, роль запоминал только с чужих слов. А Жора теперь везде лает на разные лады — упражняется. Затявкал раз и на уроке, и все начали смотреть под его парту. Неужели собачонку в класс притащил? Но Мария Сергеевна не спускала с него глаз, и он больше ни разу не тявкнул.
А те деревянно-пластилиновые сердцевины знаете как из эрпида вынули? Разрезали панцирь ножом, и половинки снялись. Бумага с клеем так усохла, что сделалась как фанера. И голову так разрезали, и туловище. Потом половинки соединили, стыки заклеили липкой лентой и несколькими слоями бумажных полос. И ещё одному эрпиду голову и туловище лепили по тем же болванкам. А головы Таньки и Ваньки — по тем гипсовым формам. Правильнее — половинки голов. Их сушили, вынимали, тоже склеивали, зачищали, раскрашивали, прикрепляли к туловищам…
После всего слепили из папье-маше два шара, из которых эрпиды выходят вначале и в которые возвращаются в конце. Надували красно-белый шар Генки и по нему лепили. Только маленький участочек не залепили, через эту дырку Генкин шар вынимали. Выпускали воздух и вынимали сморщенный мешочек. Опять надували, опять по нему лепили. Никто не думал, что с этими куклами и реквизитом (это дяди Левона словечко) столько всякой работы.