– Я сегодня хорошо себя вела, – гордо заявила Клара однажды за ужином.
– Прекрасно, – согласилась родительница.
– Ну это каждый может, – отозвался родитель, не отрываясь от своей тарелки.
– Почему ты меня никогда не похвалишь?! – разрыдалась Клара и выскочила из-за стола.
Мне бы и в голову не пришло упрекнуть в этом родителя, поскольку у меня с ним и без того хватало проблем. Он постоянно цеплялся ко мне за то, что у меня был необычный, вызывающий и слишком обольстительный вид.
Когда, пломбируя мне зуб, дантист взял меня за грудь, я рассказала об этом отцу.
– Ты на это напросилась, – грубо оборвал он меня. – У тебя такой взгляд!
Мне было только пятнадцать лет, и его слова меня озадачили. О каком таком взгляде он говорит, если доктор Леви принялся лапать меня в тот момент, когда из моего раскрытого рта текла слюна?.. Между тем, когда однажды Клара прибежала домой из парка и сказала, что у нее отняли велосипед, родитель несколько часов изводил ее вопросами, пока не убедился, что вор больше никак ее не обидел. Родительница придерживалась того мнения, что это произошло потому, что у Клары очень беззащитный вид. Отец не соглашался и утверждал, что это случилось единственно потому, что Клара нарвалась на пуэрториканца. Этот чертов дантист-педофил был евреем, а потому заранее считалось, что он не позволит себе лапать ребенка, если только этот последний, то есть я, его не спровоцирует.
Мое отрочество было похоже на тюремный приговор. Я была бы только счастлива, если бы эти годы побыстрее пронеслись и я сделалась взрослой. Возможно, только благодаря этой мечте я и выжила, надеясь, что когда-нибудь вырасту и наконец стану свободной. В моей голове было столько замечательных планов и идей, – только бы дождаться, пока пролетит это проклятое детство… Как бы там ни было, Клара и я постоянно уединялись в нашем секретном месте – в ванной комнате, пускали воду и начинали наши тайные перешептывания.
– Он так несправедлив, – обычно жаловалась Клара. – Но уж лучше делать так, как он хочет.
– Ко мне он тоже несправедлив, – соглашалась я. – Только я не позволю ему унижать меня!
– Леди, – прерывает мои воспоминания водитель, – вам надо бы бросить курить. Вы слишком много кашляете.
– Да я вообще не курю, – отвечаю я, давясь сигаретным дымом.
– Да уж, – хмыкает водитель, – она не курит! Она только затягивается!
– То есть я хочу сказать, что обычно я не курю, – объясняю я. – Это от нервов.
– Жизнь так коротка, чтобы еще и нервничать, – философски замечает водитель.
Какое к черту – коротка! Взять хотя бы это бесконечное снежное утро…
Однажды родительница сделала неуклюжую попытку как-то оправдать поведение отца. Это было после одной особенно отвратительной их ссоры.
– Мужчине желание доставляет почти физическую боль. Поэтому нужно попробовать удовлетворить его любой ценой.
– Это от природы или благоприобретенное? – не удержалась я от вопроса.
– Просто это так – и все, – отрезала родительница.
Именно с тех пор в мою голову запало убеждение, что все их поступки есть результат нашего, женского поведения, что именно мы, женщины, доводим их до сексуальных припадков. Таким образом, наш долг – облегчать их страдания или позволять им самим облегчать эти самые страдания где-нибудь на стороне.
– Для них это то же самое, что выпивать после работы, – говорила она.
И сама пыталась в это уверовать. Так было немного легче жить.
– Я мог вас видеть раньше? – спрашивает меня водитель. – Может, я уже возил вас?
– Нет, думаю, что нет, – бормочу я, поднимая повыше воротник.
На время он забывает обо мне. Со всех сторон завывают автомобильные гудки. Он высовывается в окно и орет:
– А что я, по-твоему, приятель, летать должен? Жизнь коротка, побереги глотку!
– Если вы скажете это еще раз, я тоже начну орать, – ору я.
Он сразу утихомиривается.
– У меня для вас новости, леди, – говорит он. – Вы уже орете. Почему бы не взять еще сигаретку и не расслабиться, а?
– Не хочу я никаких сигареток! – отвечаю я, ударяясь в слезы. – Я хочу, чтобы вы довезли меня до 57-й улицы! Прошу вас, отвезите меня туда!
Когда я думаю о том, как родитель влияет на родительницу, первое, что мне приходит в голову, – это цыплята и бриллианты.
Бесчисленное количество раз во время ужинов у Саммерсов родитель швырял со стола на пол блюдо с жареными цыплятами, если вдруг обнаруживал в мясе хотя бы капельку цыплячьей крови.
– Я дал тебе все, – начинал он орать родительнице, – а ты даже не умеешь готовить цыплят!
Родительница в слезах выбегала из-за стола, бросалась к себе в спальню и начинала в отместку швырять из окна свои бриллианты.
– Вот это ты мне дал? – вопила она. – Вот это ты мне дал?!.
Между тем Джонези молча принималась собирать с пола жареных цыплят, а Клара и я бежали собирать наши фамильные бриллианты.
– Отнести цыплят дожариваться? – спокойно интересовался наш дворецкий, качая головой.
Сегодня, когда я наконец оказалась перед квартирой родителей на Пятой авеню, на дворецком лица не было. Он ждал меня около дома и, помогая вылезти из такси, сказал:
– «Скорая» и полиция уже здесь…