– Отговариваю от чего?.. От лишней сотни тысяч долларов или от того, чтобы ты не упускала шанс стать счастливой женщиной? Послушай, Мэгги, ты, может быть, редкая счастливица, а грызешь себя. А твой Ави, он, может быть, стоит этой сотни тысяч долларов, включая налоги. Нет, не прерывай меня! Просто послушай!.. Давай рассуждать сугубо по-деловому. Это шоу – дело отнюдь не новое. Оно может прогореть. И вместе с ним прогоришь ты. Таким образом, если ты подсчитаешь все за и против, включая налоги, это дело не представляется особо перспективным. Даже если я постараюсь рассуждать, заботясь исключительно о собственной выгоде, то доходов с этого дела мне не хватит, чтобы заплатить за мой домик на побережье. Не говоря о том, что, если ты уволишься, на твое место тут же сядет какая-нибудь двадцатипятилетняя девушка. Что тогда?.. В общем, так, Мэгги, я безусловно поддержала бы тебя в этом новом деле, если бы не понимала, что этим ты пытаешься спастись от человека, который от тебя без ума, если бы ты не хваталась за это шоу как за спасательный круг. Тут уж мои функции как агента совершенно отпадают. Я – твоя подруга и хочу, чтобы ты была счастлива.
– Ты все еще не понимаешь… – протестую я.
– Нет, я-то понимаю. Не понимаешь ты.
– Иногда я его просто ненавижу. Презираю за то, что он женат. Я ему не верю и терпеть его не могу за то, что он причиняет боль жене, за то, что бросает ее. Тогда мне хочется убежать от всего – от него, от телевидения…
– Почему бы не попробовать трансформировать эту жуткую энергию саморазрушения во что-то более плодотворное? – саркастически замечает Куинси. – Почему бы тебе, я имею в виду, не подождать, пока они не предложат хороший куш в телевизионных новостях, два годовых оклада, миллион долларов, как Уэллеру. Вот тогда можешь мучиться дурью сколько душе угодно. А пока ты еще слишком мелкая сошка для таких выходок, как саморазрушение.
– Ты невозможна, – упорствую я, удивляясь тому, как иногда я способна потерять над собой контроль. – А что, если я действительно не хочу его? А что, если он не хочет меня?
– Вот и разберись с этим. Повидайся с ним. Ты поймешь что к чему без глупых выходок и не рискуя своей карьерой только потому, что ты не понимаешь, любишь ты кого-то или не любишь.
– Я его люблю, – спокойно говорю я. – Я с ума по нему схожу.
– Я знаю, – отвечает она, слегка улыбаясь. – В этом все и дело.
Я бросаюсь обнимать ее и тем ее весьма удивляю и удивляюсь сама. Однако потом принимаюсь реветь.
– Зачем я это делаю?
– Просто ты еще не привыкла чувствовать себя счастливой.
– Может быть, это из-за смерти Джоя?
– Может быть, – отвечает она, гладя меня по волосам. – А может быть, это из-за Эрика, Веры, Алана и многих других.
– Тогда почему, – бормочу я, возвращаясь на свой стул и вытирая нос, – почему тебе всегда удается поступать правильно?
– Вообще-то, мне это удастся не всегда. Иногда мне хочется послать все к черту.
– Но ты же этого не делаешь?
– Не делаю, – задумчиво отвечает она. – И причина в том, что я на десять лет старше тебя и более философски отношусь к жизни. Кроме того, есть что-то расслабляющее в любви и заботе такого человека, как мой Дэн.
– Тогда, может быть, и меня ожидает нечто подобное? – улыбаюсь я.
Куинси морщится.
– Дожив до моих лет, что ли?
– Я стану другой, ведь правда? Я имею в виду, когда у нас с ним что-то получится…
– О, не то слово! Это будет потрясающе. Конечно, ты все получишь.
– Ты знаешь, я сейчас чувствую себя совершенно иначе. Даже в профессиональном отношении. Все стало легким.
– Я, однако, помню, как ты первый раз выходила в эфир и действительно зависела от каждого ассистента режиссера, от каждого администратора.
– Это было нелегко, но я как будто ничего этого не замечала. От страха я не видела ничего вокруг. Все было в новинку.
– А помнишь, как ты вела репортаж о похоронах того полицейского – тебя тогда чуть не уволили?
– Еще бы! Но тогда были и другие причины. Еще кое-что случилось в тот день.
Куинси кивнула.
– Об остальном я уже почти забыла…
Движение транспорта на Пятой авеню было почти блокировано. Полицейские ограждения вытянулись вдоль всей широкой улицы, которая была запружена народом. Перед резными дверями собора святого Патрика стояло все городское начальство – мэр, шеф полиции, несколько конгрессменов. На синих мундирах полицейских сверкали ордена, медали и значки. Возглавлял собрание сам кардинал Нью-Йорка. Порывистый осенний ветер раздувал полы его мантии, и он придерживал на голове маленькую красную шапочку.