Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

Больше здесь делать было нечего. Роман зевнул, поднял лампу и неторопливо пошел прочь — под мост, по камням на песке, местами покрытом коркой сгнивших водорослей, перешагивая через островки тополиного пуха, ржавые железяки, обломки ящиков, битое стекло, тряпье, бумагу…

Было душно и худовато. Познабливало, а линялая джинсовая рубаха уже липла от пота. В кармане нашлась раскрошенная сигарета. Сигарету он кое-как выкурил, но легче не стало. Печень хотелось вынуть и положить в холодильник. Хотелось пить. Еще хотелось залезть под душ и похмелиться пивом. Водки не хотелось, при мысли о ней едва не вывернуло. И домой, в свои зажопинские выселки, тоже не хотелось. И в гости к Михаилу… да и рановато было к Михе, не заставил бы и он со вчерашнего все ступени головой пересчитать…

На Николе пробило восемь. По набережной уже вовсю шествовали сонные собачники, преданно глядя на своих питомцев. Питомцы гадили, кто-то по этому поводу лаялся с дворником; какой-то дисциплинированный хозяин собрал собачье дерьмо бумажкой и бросил в канал, едва не угодив в давешнюю бабу, лежащую на фарватере с задранной юбкой — как раз напротив омоновской казармы.

Дауна не было, зато образовался дурковатый сморчок-старичок в белой кепочке с помпончиком. Дурачок, что-то неслышно выговаривая себе, потрогал дерьмо рукой, еще энергичнее задвигал челюстью, выступающей дальше носа, и вдруг пошел, чередуя семенящие шажки с козлиной припрыжкой. Роман обошел бабу и двинулся следом.

Канал оживал. Хрипло каркало воронье. Предприимчивые бабки, спозаранку спустившиеся в канал, теперь продавали импровизированные прилавки из ящиков и досок; просто ящики, собранные заранее, не без успеха сбывал бомж, пока его не турнули алкаши-конкуренты. Ранние продавцы живо раскладывали товар, не слишком мудреный на этом участке канала — мелочевка, старье да ворованное. Шныряли разновозрастные перекупщики и первые покупатели, окончательно разгоняя наглое воронье.

У спуска с правой стороны уже громоздились ящики с пивом. Добрый молодец при них пока скучал, лениво отмахиваясь от бородатенького мужичонки с фотоаппаратом. Роман подошел.

— Да иди ты, на кой ляд мне твоя рухлядь, — незлобно говорил добрый молодец.

— Ну спасибо, ну унизил, добрый человек, — задумчиво отвечал назойливый мужичок-морячок в тельняшке и не уходил.

— А лампа не нужна? — без надежды спросил Роман. — Пару пива бы и курево…

Молодец повел плечами и ни с того ни с сего согласился; бородатенький морячок тоскливо вздохнул.

— Погоди, — сказал ему Роман.

Пиво было тепловатым, но свежим. Мужичонка послушно ждал. Роман отставил початую бутылку, закурил, придирчиво осмотрел ухоженный «Горизонт», проверил затвор и после этого предъявил водку.

— Эхма, — морячок горестно махнул рукой, взял поллитровку и лег на курс. Его штормило.

Роман допил пиво и сдал бутылку. Теперь, без лампы, возвращаться к Михе было как бы и неприлично. Он спустился на фарватер и неторопливо пошел дальше, оглядывая товар и публику.

Воскресное торжище быстро набирало мощь. Народ прибывал, человеческая масса спешила по набережным, стекалась у спусков, как у проходных, впадала в канал. Русло заполнялось. У лестниц возникали заторы, люди толкались, работали локтями; с рюкзаками, сумками, тележками лавировали по фарватеру, выискивая свободные места у стен; уже выстраивались и посередине — локоть к локтю, спина к спине; иные шли с товаром вдоль рядов; шумели, торговались, переругивались. Гул голосов перебивал треск дизеля, доносившийся от Сенной. Там, у разлома, вызванного строительством новой ветки метро, несмотря на воскресный день велись работы.

Оттуда, собственно, всё и началось. После аварии додумались перегородить канал, справились с водой, которая заливала тоннель; потом кое-как укрепили поползший грунт и в основном иссякли; а в результате неистребимую Сенную барахолку, беззастенчиво раздражавшую великосветствующего градоначальника, не без помощи водометов с площади снесло в осушенное русло…

И ничего, прижилось, и как-то всё даже бодренько получилось, живенько; появились было кооперативные мальчики, пытавшиеся взимать плату за вход, но оказались явно несоразмерны торжищу, которое бурлило по базарным дням от плотины до плотины, кое-где вопреки всем запретам выплескиваясь на набережные…

Торговали все, приспосабливаясь к временам блошиной горбачевской демократии, торговали всем, торговали тесно и пестро.