Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро

Спокойся, друг милый,

и в самой разлуке                                Я не стану, друг мой милый,Я буду хранитель невидимый твой.                                          Как мертвец тебя пугать
Невидимый взору, но видимый сердцу:                                   В час полуночных явленийВ часы испытанья и мрачной тоски                                           Я не стану в виде тениЯ в образе тихой, небесной надежды,                                     То внезапу, то тишком,Беседуя скрытно с твоею душой,                                              С воплем в твой являться дом.
В прискорбную буду вливать вливать утешенье…                       Нет, по смерти невидимкой
                                                     (Ж, I, 55–56).                       Буду вкруг тебя летать;
                                                                                               На груди твоей под дымкой
                                                                                               Тайны прелести лобзать…
                                                                                                                         (Б. I, 176–177)

Ситуативная, лексическая и интонационная близость описаний подчеркивает разницу трактовок. У Жуковского «невидимый спутник» является вестником небесной надежды; у Батюшкова — вовсе не связанным с тайнами инобытия шаловливым «призраком» былого возлюбленного. Соответственно и сами «знамения» их незримого присутствия оказываются подчеркнуто разными:

Когда ты — пленившись потока журчаньем,                                  Если лилия листами
Иль блеском последним угасшего дня…                                       Ко груди твоей прильнет.
Иль сладостным пеньем вдали соловья,                                       Если яркими лучами
Иль веющим с луга душистым зефиром,                                      В камельке огонь блеснет,
Несущим свирели далекия звук,                                                  Если пламень потаенный
Иль стройным бряцаньем полуночной арфы,                                По ланитам пробежал,
Нежнейшую томность в душе ощутишь,                                        Если пояс потаенный
Исполнишься тихим, унылым мечтаньем                                      Развязался и упал, —
И, в мир сокровенный душою стремясь,                                      Улыбнися, друг беспечный,
Присутствие Бога, бессмертья награду,                                       Это я!..
И с милым свиданье в безвестной стране                                                               (Б, I, 177).
Яснее постигнешь, с живейшею верой,
С живейшей надеждой от сердца вздохнешь…
Знай, Нина, что друга ты голос внимаешь…
(Ж, I, 56).

Вместе с тем соотнесенность текста Батюшкова со стихотворением Жуковского подчеркнута не только близостью риторического развертывания темы (выражающейся, в частности, в игре на синтаксических повторах), но и прямыми мотивно-фразеологическими перекличками. У Жуковского посмертный «голос друга» воплощается в «веющем с луга душистом эфире» — у Батюшкова герой-невидимка будет «развевать» «легким уст прикосновеньем, как зефира дуновеньем, от каштановых волос тонкий запах свежих роз». У Жуковского «голос друга» звучит «стройным бряцаньем полуночной арфы» — у Батюшкова слышится «глас мой томный, арфы голосу подобный»[225].