Новые Дебри

Со временем они научились умению вовремя прятаться, прислушиваясь к птицам. Научились осторожности, наблюдая за оленями. Научились дерзости, увидев, как волчья стая завалила здорового лося. А потом узнали, как разглядеть почти незаметную хромоту, которую скрывал здоровый на вид лось. Узнали, как определять времена года не по часам, разбившимся в первые же несколько месяцев, и не по календарям, которые они сожгли, как только резкое похолодание стало для них угрозой отморозить пальцы, а по тому, что вывелось и вылупилось, что сначала выглядело маленьким, и по тому, насколько долгим был его рост. Они научились определять возраст живности не по размеру, а по окраске и лоску шерсти и оперения. Научились брать курс на предгорья, заслышав брачный клич оленя-вапити. А когда видели самку, раздавшуюся в ширину почти как в длину, даже если снег все еще был высок, знали, что пора плестись обратно на равнины. Они узнали, как различаются вкус и запах листвы в зависимости от времени года, узнали тайную сладость трав с красными метелками по осени и горечь последних трав сезона, погребенных под зимним снегом, но почему-то все еще зеленых, как у ядовитых грибов бывают приманчивые оттенки. На такие цвета клюют только недоумки. Цвет – это предостережение. Они усвоили и это. Узнали, что можно есть, наблюдая, как кормятся животные.

Со временем все они столкнулись с тем, как какая-нибудь резинка для волос, зубец вилки, растрепавшаяся веревка или одинокая серьга терялись и не находились во время сбора микромусора. Стали рыть отхожие ямы там, где не положено, и недостаточно глубоко. Разбивали лагерь вновь и вновь на одних и тех же местах, поскольку чувствовали себя там как дома. И находили краны на трубах из скважин или водоносных горизонтов под землей. Те самые краны, которые устанавливали Смотрители для борьбы с пожарами. Краны, которыми Общине не полагалось пользоваться. Воду оттуда они набирали при каждой возможности, потому что она была чистой, и, когда они пили ее, им не приходилось беспокоиться, как в самом начале.

Даже исследование со временем, похоже, застопорилось. Они начали пропускать сезонные визиты на Посты из-за бурь. А когда наконец добирались туда, оборудование не работало. Или медсестры не было на месте. Опросники не обновлялись. Связь с учеными отсутствовала. Может, они просто изучают что-то другое, не требующее анализов крови, надеялась Община. Или ученые уже закончили работу и просто забыли сообщить остальным. И если так, что будет с ними? Им придется уехать отсюда? Но когда тревога достигала пика, всякий раз на Пост являлась медсестра со своими перчатками и иголками, и опросники опять оказывались слишком назойливыми и личными, и все становилось нормальным. Или настолько нормальным, насколько это было возможно.

Со временем пресса и люди в Городе ополчились против них. После того как известие о первом умершем (Тим, от переохлаждения) наконец дошло до Города, в обзорных статьях их начали называть эгоистами, варварами, даже убийцами и выражать надежду на их скорую гибель. Об этом им сообщили явно недовольные произведенным впечатлением Смотрители. Они требовали, чтобы Община занялась сведéнием ущерба к минимуму. Тогда Хуан написал редактору, чтобы объяснить, как им здесь живется и что они узнали о смерти. В письме он рассказал, как однажды вечером, еще в самом начале их первого года, они наткнулись на олененка-заморыша: свернувшись в тугой клубок под густо растущими деревьями, он положил узкую головку на блестящие черные копыта. К утру он исчез. Он попадался им по вечерам еще трижды. Убегать не пытался. Только поднимал голову, смотрел на них и клал на прежнее место. Они решили, что мать оставила его здесь, чтобы он дождался ее возвращения, как делают олени. Но на четвертую ночь они увидели, как он выходит из травы шаткой неуверенной поступью и направляется к деревьям. Один.

Большое стадо оленей проводило вечера поблизости в зарослях травы. И хотя этот осиротевший малыш держался неподалеку от сородичей, к ним он не присоединялся. По известным только стаду причинам этому олененку не было места в нем. И все же он не уходил далеко, инстинкт самосохранения боролся в нем с представлениями об устройстве оленьего социума.

На четвертую ночь температура снизилась, утром Община проснулась на искрящейся от инея траве. Некоторые сразу бросились к деревьям и с облегчением увидели, что олененка под ними нет. Но потом заметили его чуть поодаль, в высокой траве. Он лежал замерзший, с вытянутой шеей, словно напрягшейся для дыхания, передние ноги были согнуты так, будто он сначала упал в изнеможении на колени, а потом рухнул на землю. В изящном ушке застыла лужица крови. Другой олень в нескольких шагах от мертвого олененка безмолвно слизывал иней с травы. Общину взяла тошнотворная злость. В оленя полетели камни. «Почему вы не позаботились о нем? – крикнул кто-то. – Он ведь тоже был оленем!»