Новые горизонты (СИ)

После этой песни поднялся Константин Николаевич и извинился перед дамами за то, что ненадолго покидает их и уводит с собой графа — им кое-какие дела обсудить надо. При этом и меняна беседу пригласили:

— Александр, вижу, вы немного устали. Можете пройти с нами, я уверен, дальше Мария и одна справится.

Та-ак, кажется, я понадобился для разговора. Вот только не пойму, о чём великому князю со мной говорить? Не о песнях же? Неужто начинается третий тур "соревнований"? Беседа не иначе как "за жизнь" пойдёт, и меня станут проверять "на вшивость". Например, не заражён ли я "вирусом" нигилизма53? Не придерживаюсь ли философских воззрений старшего Патрушева? И вообще, как я отношусь к существующей власти? Блин, или мы о политике дебаты вести будем? Ох, не дай бог! С великими о политике болтать опасно. Ай, да чего гадать? Сейчас всё выяснится.

Естественно, отказываться от предложения я и не подумал, встал и пошлёпал туда, куда великий князь повёл. Никола, кстати, тоже отправился вслед за нами, хотя его и не звали.

Пришли мы, как я понял, в рабочий кабинет Константина Николаевича. Он сел за свой стол, потом предложил присесть нам, и мы устроились на стульях, которые стояли напротив стола полукругом. Почему Никола за нами увязался, великий князь не спрашивал, — наверно, так и было задумано. И что показательно, первый вопрос князь задал мне. Стало быть, я являюсь тем, с кем больше всего хотят поговорить.

— Александр, скажите, какое у вас сложилось впечатление о жизни в Сибири?

— Нормальное, Ваше Императорское Высочество. Сибирь — благодатный край. Суровый, но благодатный. Жизнь людей там складывается в чём-то хуже, а в чём-то даже лучше, чем в столице.

— Давайте, Александр, опустим титулование во время данного разговора. Обращайтесь ко мне по имени-отчеству.

— Как Вам будет угодно, Константин Николаевич.

— Так чего же в Сибири хорошего?

— В основном, разумеется, природа... воздух. Опять же охота прекрасная, а цены на жильё не кусаются, как в Петербурге.

Великий князь усмехнулся, Никола тоже, да и граф не удержал серьёзного выражения лица. Что ж, юмор — прекрасная разрядка напряжённости, а то обстановочка начала разговора слишком уж неоднозначная.

— И что? Люди не боятся там жить?

— Вы знаете, сибиряки на это отвечают так: "Страшна Сибирь слухом, а люди лучше всех живут".

— Вот как! Почему же большинство чиновников и ссыльнопоселенцев стремится поскорее вернуться в Россию, а студенты, приехавшие из Сибири, домой возвращаться не желают?

— К сожалению, многим жизнь в Сибири кажется скучной, слишком мало там развлечений, к которым они привыкли в центральной России.

— А вы не в обиде, что пришлось провести много лет в отрыве от отчего дома?

Тут усмехнулся уже я. Настал момент для давно заготовленной речи (чуточку подправленной в столице). Ещё в Красноярске я понял, что кто-нибудь из сильных мира сего обязательно задаст мне этот вопрос.

— Нет, не в обиде. Вообще-то, папа хотел оставить меня с тётушками в Петербурге, но я не согласился. С самой нашей отправки я воспринимал поездку в далёкую, страшную Сибирь как развлечение, в моём воображении это выглядело большим, полным опасностей приключением. Почему-то инородцев Сибири я представлял себе похожими на американских индейцев. Мне грезились схватки с дикими зверьми и туземцами, погони, перестрелки.

Все опять стали улыбаться.

— Потом, по прошествии лет, я, конечно, грустил иногда по родным местам, и не раз, но обиды на то, что меня увезли, по мнению некоторых, в жуткую глушь, никогда не возникало. Если бы я пожелал, то в любой момент мог возвратиться домой, папа был бы этому только рад. А так... Городскому любопытному мальчишке, кем я, по сути, тогда являлся, в Сибири есть и чем заняться, и чему поучиться, к тому же папа и наукам обучал меня со всем усердием. В таких условиях просто некогда расстраиваться и задумываться о тяготах жизни, для меня окружающая обстановка была нормальной. Я всегда помнил, что существует и другая жизнь, но желание вернуться к ней возникло лишь после смерти папа.

Эх-х, вроде хорошо ответил, аж самому понравилось. И похоже, мою речь все приняли как должное. Дальше Константин Николаевич, оставив Сибирь в покое, взялся за Европу. Пошла политика, чего я и опасался. Великого Князя в первую очередь интересовала война Франции с Пруссией. Я, побоявшись, что для объяснения всех нюансов европейской войнушки мне не хватит словарного запаса (до этого мы говорили только по-французски), испросил дозволения перейти на русский, и оно мне было дано. Ну а дальше понеслась душа в рай: всё, что я Вяземскому с Ростовцевым рассказывал, пришлось по новой "разжёвывать".