Новые и старые войны. Организованное насилие в глобальную эпоху

В противоположность этому, политика идентичности, как правило, фрагментарна, регрессивна и эксклюзивна. Политические группировки, основывающиеся на эксклюзивной идентичности, как правило, представляют собой движения ностальгического характера, в основе которых лежит реконструкция героического прошлого, память о несправедливости (действительной или воображаемой) и о знаменитых битвах (выигранных или проигранных). Они становятся значимыми в атмосфере незащищенности, возродившегося страха исторических врагов или чувства угрозы со стороны носителей иных ярлыков. Ярлыки всегда можно так или иначе делить и подразделять. Никакой культурной чистоты или гомогенности не существует. Любое политическое устройство на основе эксклюзивной идентичности обязательно порождает некое меньшинство. В лучшем случае политика идентичности влечет за собой психологическую дискриминацию в отношении маркированных иными ярлыками.

В худшем случае она ведет к изгнанию населения и геноциду.

Новая политика идентичности возникает из дезинтеграции или эрозии структур нововременного государства, в особенности централизованных, авторитарных государств. Крах коммунистических государств после 1989 года, утрата легитимности в пост-колониальных государствах в Африке или Южной Азии или даже упадок социальных государств (welfare states) в более развитых индустриальных странах обеспечивают ту среду, в которой взращиваются новые формы политики идентичности.

Новая политика идентичности имеет два главных источника, связанных с глобализацией. С одной стороны, ее можно рассматривать как реакцию на рост бессилия и падение легитимности устоявшихся политических классов. С этой точки зрения она является поощряемой сверху политикой, играющей на широко распространенных предрассудках, которые она же и внедряет. Она является формой политической мобилизации — тактикой выживания — для политиков, активно участвующих в национальной политике либо на уровне государства, либо на уровне регионов с ярко выраженным национальным характером, как в случае республик бывшей Югославии или бывшего Советского Союза или в местах, подобных Кашмиру или Эритрее до обретения ими независимости. С другой стороны, она появляется на фоне тревог, обусловленных процессом глобализации, и в частности появлением того, что может быть описано как параллельная экономика (новые формы законных и незаконных способов обеспечения своего существования, которые возникли среди исключенных слоев общества), и образует некий способ легитимировать эти новые теневые формы экономической деятельности.

Так, в Восточной Европе события 1989 года усугубили влияние глобализации, подорвав национальное государство и на краткий «переходный» отрезок времени высвободив новые формы экономической деятельности, так что национализм сверху и данная форма национализма снизу образовали взрывоопасную смесь.

В Восточной Европе национализм в качестве формы политической мобилизации использовался и ранее 1989 года. Национальное сознание, особенно в бывших коммунистических многонациональных государствах, сознательно культивировалось в контексте, где не допускались идеологические различия и где общества, в теории, были социально гомогенизированы и «социально зачищены»^. Национальность (или определенные официально признаваемые национальности) стала главным легитимным прикрытием для преследования разнообразных политических, экономических и культурных интересов. Особую важность это имело в бывшей Югославии и Советском Союзе, где национальное своеобразие «оберегалось конституцией»!7.

Функционирование дефицитных экономик укрепило данные тенденции. В теории предполагалось, что плановые экономики упразднят конкуренцию. Несомненно, подобное планирование упраздняет конкуренцию за рынки. Однако оно порождает другую форму конкуренции — конкуренцию за ресурсы. В теории план составляется рациональными разработчиками и спускается вниз по вертикальной цепи инстанций. На практике он «обрастает» дополнениями, проходя через бесчисленные бюрократические согласования, и впоследствии «срывается». Фактически план действует в качестве выражения бюрократического компромисса, и по причине «мягких» бюджетных ограничений отдельные предприятия всегда тратят больше, чем ожидалось. Следствие этого — порочный круг, когда дефицит интенсифицирует конкуренцию за ресурсы и стремление министерств и предприятий к тезаврации и автаркии, что еще больше интенсифицирует дефицит. В этом контексте национальность становится орудием, которое может использоваться для дальнейшего поддержания конкуренции за ресурсы .