Новые кошки в доме

Я следила за ним ястребиным взором, но все было хорошо. Зато мои наблюдения подсказали мне, что Сафра что-то изобрел. Возможно, подумала я, благодаря тому, что провел пусть даже короткое время в этом приюте ученой мудрости.

На следующий день зарядил дождь. Кошки были в своем садовом доме, где я включила инфракрасный обогреватель, а сама занялась кое-какой работой. Потом пошла в гараж, чтобы достать из машины нужные документы, и, когда я проходила мимо вольеры, в нижней части дверцы откинулась подвесная панель прорези для кошек, и из-под нее выглянула мордочка Сафры. Но наружу он не вышел, а просто следил, как я иду мимо, а панель покоилась у него на голове, защищая его от дождя. И это не было случайностью. Он повторил тот же маневр, когда я возвращалась из гаража, — посмотрел на меня, гордый тем, что обезопасился от бешенства стихий. Сафра изобрел кошачий зонт!

Меня поразила его находчивость, и примерно тогда же меня несколько ошарашило нечто совсем другое. Читатели «Ожидания за кулисами», возможно, помнят, как после смерти Чарльза я занялась семейной легендой, которую задолго перед тем рассказал мне мой свекор, — они вели свой род от Тови Пруда, знаменосца короля Канута. И мне удалось узнать о Тови довольно много, включая тот факт, что Уолтемское аббатство в Эссексе воздвигнуто на месте церкви, построенной им возле его охотничьего дома.

Еще я узнала, что в 1042 году он женился на Гите, дочери другого знатного датчанина, Осгода Клапы, в Ламбете, и что преемник Канута Хартаканут внезапно скончался, когда пил за здоровье новобрачной на свадебном пиру. Хартакануту было всего двадцать три года, особой популярностью он не пользовался, и остается только гадать, какое черное преступление крылось за этой смертью. Однако Тови как будто замешан ни в чем не был. Он и его потомки оставались знаменосцами английских королей вплоть до Нормандского завоевания, когда внук Тови Эзегар был маршалом и столлером (эквивалент верховного констебля) при Гарольде, сражался рядом с ним в битве при Гастингсе, был единственным в свите короля, кто остался в живых и умер в Лондоне три месяца спустя.

Вильгельм Завоеватель отдал земли Тови своему приспешнику Джеффри де Мандевиллю, и род канул в безвестность, но его история меня заворожила. Моя генеалогия тоже прослеживается довольно далеко, но, конечно, сравниться с историей рода Чарльза никак не может, и когда Джемма, одна из моих четвероюродных сестер, приехала с мужем погостить у моей двоюродной сестры Ди и мы с Луизой отправились к ним на ужин, я, услышав разговор о семейной истории, не удержалась и рассказала про Тови.

Раньше я знакома с Джеммой не была. Поддерживала отношения с ней только Ди, от которой я слышала, что Джемма не слишком умна. Видимо, так считали все весьма интеллектуальные родные Джеммы. Ди рассказывала мне, что она гостила у них девочкой и однажды Джемма прибежала к своей матери в слезах, жалуясь, что Ди назвала ее дурой, а та ответила: «Если Ди говорит, что ты дура, значит, так оно и есть». Впрочем, и я онемела, когда красочно описала им пир в Ламбете: Тови, который, решила я, был похож на Чарльза, — высокий, с нордическими чертами лица, зеленоглазый; Гита — тоненькая блондинка, словно лилия в своем белом шелковым платье с золотым поясом; буйно пирующий Хартаканут и его приближенные (в воображении Джеммы, конечно, в шлемах с огромными рогами, хотя шлемы викингов рогами не украшались)… И вот Джемма наклонилась ко мне и спросила с увлечением:

— А фотографий у вас нет?

Я оторопела. И несколько секунд просидела, разинув рот, и лишь потом сумела произнести слабым голосом, что в ту эпоху фотографию еще не изобрели.

— Задай глупый вопрос И получишь глупый ответ, — безмятежно заявила Джемма.

Я до сих пор еще не постигла смысл этого афоризма.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Еще в то лето я решила продать каноэ, чем дала пищу новым разговорам. Со времени смерти Чарльза каноэ висело под потолком гаража без всякого употребления, и, хотя мне тяжело было расстаться с ним, я боялась, что в один прекрасный день веревки не выдержат и оно свалится на машину.

И потому я попросила одного из соседей помочь мне снять его оттуда, а затем мы отнесли его на лужайку, чтобы легче было чистить его и мыть, но случайно выбрали такое место, откуда оно бросалась в глаза всем, кто спускался по дороге. Изящное, шестнадцатифутовое, двухместное, а на траве рядом паруса, мачта и весла. По крайней мере половина деревни потолкалась у ограды, гадая, что оно тут делает.

Первой, кто прямо спросил меня об этом, была миссис Бинни. Я не видела ее уже давно, но, вероятно, слухи доползли и до нее и были истолкованы ею как знак, что я наконец-то переезжаю.

— Чего это с лодкой-то будет? — осведомилась она, положив руки на ограду, чтобы удобнее было наблюдать, как я лакирую обшивку.

— Продам, — ответила я.

— К отъезду готовишься? — спросила она с надеждой.

— Нет, — ответила я. — Но что ему зря висеть в гараже?