Новые крылья

Миша не надут, даже весел. Помогал собираться. Неужели ему безразлично, что расстаемся? Ни упреков, ни сцен, ни жалоб. Так это на него не похоже. Приходили за багажом. Потом я пошел к Правосудову проститься, а он не знаю куда, не хочу знать. Что было бы между нами, останься я еще хоть на месяц? Зачем об этом думать? Правосудов поил чаем. Он тоже собирается уезжать, как закончат с Кошкой. Но не говорит куда, интригует. На прощание обнялись. Он сказал, что жалеет, что мы так недолго были знакомы. Я набрался смелости и поцеловал его в губы.

Заглянул к А.Г., но сам он спал, а вокруг такая была суматоха со сборами, что я решил не мешаться. М застал дома. Все-таки я несправедлив к нему. Конечно, он переживает и глаза красные. Бедный, милый. Снова сделалось жалко его до боли в сердце.

Милей и дороже мне нет никого.

Имя твое на губах постоянно.

Шепчу и пою и смакую его.

Ах, как оно сладко и терпко и пьяно!

19 июня 1910 года (суббота)

В последний момент выяснилось, что Ольга не едет с нами, а сама по себе. В другой день и в другое место. А.Г., заметив, что я расстроен, сказал: «Не грусти, Саша, Европа такая маленькая, еще не раз там столкнемся». Вряд ли это так. Конечно, он привык разъезжать туда-сюда, но теперь-то мы будем сидеть на одном месте, лечить его печень. Как я мог подумать, что и Ольга тоже с нами. Разумеется, ей будет скучно в санатории. Любопытно было бы знать, куда отправляется она и с кем. На вокзале были Правосудов, Дмитр. Петр., знакомые Вольтера. У Миши разболелась голова, и он остался дома. Уходя, я поцеловал его глаза, щеки и губы. Он почти не отвечал мне — слишком болела голова. Так и остался лежать, худенький, одинокий, бесконечно дорогой. Несмотря на то, что выходил с саквояжем, ощущения, что не вернусь скоро, что покидаю дом надолго, не было. Ничего торжественного в душ'e, ни особенно радостного, ни печального, почти равнодушие. В буфете пили чай. Вольтер хвалил мой наряд. Я сказал, что это Михаил Александрович помогал выбирать костюм. И тут он заявляет: «Да. Жаль, что Демианов не едет с нами». Как будто его кто-то звал! Я хотел даже вслух сказать, мол, вы его, Аполлон Григорьевич, не приглашали, но Вольтер уже отвлекся на другое, и стало неуместно. Напившись чаю, перецеловавшись со всеми, пошли устраиваться в свой вагон. В нашем 1-м классе поначалу кроме нас никого не было. Кондуктор приходил взять билеты, поляк, наверное, по-русски говорит хорошо, но с выговором, впрочем, не неприятным. Миша бы тут отметил, что лицом он тоже хорош. Мой бедный, милый, покинутый Миша. Неужели все кончено между нами?

В Гатчине зашел коммерсант, оказалось Вольтеру знакомый. Ему было нужно только до Пскова. В 1-м классе ехать чудесно, всё очень удобно и красиво. Немного душновато в вагоне, но всегда можно умыться и выпить чего-нибудь. Ходили в ресторан. Коммерсанта зовут Савва Ильич, он, наверное, из коммерческой династии, какое-то старо-купеческое имя. Простой человек, не очень-то разговорчивый. Так что, все время нас Ап. Григ. развлекал. Про места рассказывал, которые проезжали, кто там живет, кто оттуда перебрался в Петербург, про художников, актеров, писателей, Савве Ильичу про наш новый театр и анекдоты из жизни царской семьи. Я чтобы поддержать его все спрашивал, а С.И. только кивал почтительно, очень редко вставляя замечания. Поздно вечером, оставшись без внимания А.Г., когда все улеглись и успокоились, я, наконец, получил возможность извлечь свой трофей. Хорошо, что догадался в последний момент, когда уже пришли забирать багаж, переложить его в саквояж из чемодана. И вот он со мной, украденный у Демианова дневник. В тот пьяный вечер, я почти не соображал ничего, схватил что попало. Но, так как, раньше уже обдумывал похищение, то получилось взять, что хотел. А хотел я иметь у себя дневник Демианова за целый какой-нибудь год. Пусть меня еще не было в тот год в его жизни, это все равно, разве мне важно только знать, что он обо мне думает? А целый год его жизни, его дух, его теплое присутствие, все же, удалось мне с собой увезти. У меня оказалась тетрадь с двумя годами — 1906 и 1907. И ведь это то самое время, в которое было написано мое сокровенное стихотворение, с которого начался для меня Демианов. Первое, что пришло в голову — найти, то же самое число, что нынче, 19 июня. Что он делал в этот день в шестом году? С кем говорил? О чем думал? А потом уж буду читать по порядку, или раскрывать наугад, как гадальную книгу. В общем, он со мной теперь, меня еще не знающий, на три года моложе теперешнего, бесценный мой Михаил Александрович Демианов.

20 июня 1910 года (воскресенье)