Новые крылья

Сердце мое заколотилось. Может ли она догадываться, зачем я? Говорят, у женщин особое чутье в таких случаях. Неожиданно для самого себя, вдруг, ни с того ни с сего, я начал: «Мне, может быть, нужно было сначала говорить с вашими тетушками, но я слишком мало знаю французский, чтобы хорошенько изъясниться. Да и из своих я ни с кем посоветоваться не успел, а вы мой друг, то есть, я так полагаю, что мы друзья…» — она закивала ободряюще. — «И, хоть речь пойдет о вас, и вопрос деликатный, но чувствую, что именно с вами я и должен говорить в первую очередь». И снова, посмотрев в ее лицо, я подумал о том мальчике. Неужели он теперь всегда будет меня преследовать? — «Раз уж я решился говорить откровенно, то скажу всё, не обессудьте. Я ни в коем случае не имею намеренья вас обидеть. Наоборот. Для того и хочу, чтобы все было честно. Вы уж знаете обо мне кое-что, я человек бедный, ни то ни се, никаких особых талантов не имею. Слушайте, не возражайте. Все возражения я знаю — милый мальчик, всё еще впереди. Не такой уж я и мальчик, мне скоро 20, и нет у меня впереди ничего такого. Гимназии не кончил, хотя мог, пока не встретил Вольтера, был рабочим в театре, теперь вот возле него. Хорошо понимаю, в других обстоятельствах девушка вашего круга… Да! Хочу заявить, что знаю о вашем отце, хоть и не от вас. Знаю, что он богат». Она прошептала: «Я всё поняла. Вы так добры. Благодарю вас». — «Выслушайте же меня до конца, ради бога! Так вот, я знаю, кто ваш отец и меня могут обвинить в корысти. Пусть. Да и не исключено, что это правда. Жестоко, может быть, говорить вам прямо, что при других обстоятельствах вы могли бы лучшую партию составить. Но теперь, предложение, которое я хочу вам сделать, возможно, будет спасением для вас. Мы могли бы сказать всем вашим, что я тот самый человек. И А.Г. не откажется подтвердить, если понадобится, что я был с ним в Лионе несколько месяцев назад. Скажем, что из-за разницы в общественном положении, я не решался сделать вам предложения. Но теперь, когда это неизбежно, мы должны пожениться. Надеюсь, и ваши тетушки смогут нам подыграть. Это если, конечно, ваши родители его не видели и не знали о нем». По ее щекам текли слезы. — «Подумайте. Если только это будет для вас выход из положения, воспользуйтесь мной, прошу вас. Несмотря ни на что, я делаю предложение от чистого сердца, чувствуя в вас близкого человека, которого не смею оставить в беде. Я слишком мало могу предложить. Но всё, что могу — предлагаю. Если ваши родители не примут меня, я все равно от вас не отступлюсь. Мы, может быть, будем жить бедно, не так, как вы привыкли, но дитя будет спасено». Тут уж она в голос разрыдалась. Я стал гладить ее по голове, шептал утешения. Говорил еще про маму и Таню, как они будут рады ей и ребенку. Она обняла меня, прижалась, тепленькая, милая, несчастная. Я взял ее на колени, стал укачивать. Понемногу успокоились оба. Посидели тихонько. Потом она благодарила, хвалила меня, какой я великодушный, говорила, что не хочет меня обременять. Я твердо возражал и отказывался слушать всякий вздор. Говорили еще долго. В конце концов, распрощались, я ушел к себе. Не знаю, спала ли Анна — я не спал. В сущности, она так и не приняла моего предложения, а только умилилась на то, что я его сделал. Воспримет ли всерьез? Увидит ли во мне возможность своего спасения? Где уж тут было заснуть. Метался как в лихорадке. Сомнения. Тревога. И все-таки надежда на лучшее.

18 июля 1910 года (воскресенье)

Ничего. За столом и при встрече улыбаемся друг другу, как ни в чем не бывало. Неужели согласится? Неужели станет женой? И ребенок, неужели действительно появится? Непостижимо.

19 июля 1910 года (понедельник)