Новые мученики российские

Она старалась ничего не предпринимать без указаний опытных в духовной жизни старцев, в особенности старцев Зосимовой пустыни, которым отдала себя в полное послушание. Небесными своими наставниками и покровителями она избрала преподобного Сергия и святителя Алексия. (Высоко чтила она и преподобного Серафима, на прославлении которого она присутствовала вместе с другими членами императорской фамилии.) Под глубоким обаянием торжества прославления она писала своей сестре принцессе Виктории (Мильфорд Хевен, которая еще жива) следующее: «Как много красивых и здоровых впечатлений. Мы ехали шесть часов в экипажах до монастыря. По дороге в деревнях красивые, здоровые люди были живописны в ярко красных сарафанах и рубахах. Монастырь очень красив и расположен в необычном сосновом бору. Богослужение и молитвы, читаемые в нем, были замечательны. Св. Серафим был монахом, жил в 18 столетии, был известен чистотою и святостью своей жизни и при этом исцелял больных, и нравственно поддерживал к нему обращающихся, а после его кончины чудеса не прекращаются. Тысячи и тысячи народа, со всех концов России, собрались в Саров на день его прославления и привезли своих больных из Сибири и Кавказа… Какую немощь, какие болезни мы видели, но и какую веру. Казалось, что мы живем во времена земной жизни Спасителя. И как они молились, как плакали — эти бедные матери с больными детьми, и, слава Богу, многие исцелились. (Господь сподобил нас видеть, как немая девочка заговорила, но как молилась за нее мать!)» Их особенному покрову она вручила и ушедшего от нее супруга, похоронив его прах под Чудовым монастырем в великолепной усыпальнице, отделанной в стиле древних римских катакомб. Продолжительный траур по великом князе, когда она замкнулась в свой внутренний мир и постоянно пребывала в храме, был первою естественною гранью, отдалившей ее от обычной до сих пор жизненной обстановки.

Переход из дворца в приобретенное ею здание на Ордынке, где она оставила для себя только две-три очень скромных комнатки, означал полный разрыв с прошлым и начало нового периода в ее жизни.

Отныне ее главною заботою стало устройство общины, в которой внутреннее духовное служение Богу органически соединено было бы с деятельным служением ближним во имя Христово. Это был совершенно новый для нас тип организованной церковной благотворительности, поэтому он обратил на себя общее внимание. В основу его положена была та глубокая и непреложная мысль, что мы все почерпаем от Бога, а потому и в Нем только можем любить своих ближних и что тот, кто живет во Христе, способен подниматься на высоту полного самоотречения и полагать душу свою за други своя. Великая княгиня хотела одушевить нашу благотворительность духом Евангелия и поставить ее под покров Церкви, и через то приблизить к последней постепенно самое наше общество, в значительной своей части остававшееся равнодушным к вере.

Очень знаменательно самое наименование, какое великая княгиня дала созданному ей учреждению, — Марфо-Мариинская обитель: она предназначалась быть как бы домом Лазаря, в котором так часто пребывал Христос Спаситель. Сестры обители призваны были соединить и высокий жребий Марии, внемлющей вечным глаголам жизни, и служение Марфы, поскольку они опекали у себя Христа в лице Его меньших братий. Оправдывая и поясняя свою мысль, приснопамятная основательница обители говорила, что Христос Спаситель не мог осудить Марфу за оказанное Ему гостеприимство, ибо последнее было проявлением ее любви к Нему: Он предостерегал только Марфу и в лице ее женщину вообще от излишней хлопотливости и суетности, способной отвлекать ее от высших запросов духа.

Быть не от мира сего и, однако, жить и действовать среди мира, чтобы преображать его, — вот основание, на котором она хотела утвердить свою обитель.

Стремясь быть во всем послушной дочерью Православной Церкви, великая княгиня не хотела воспользоваться преимуществами своего положения, чтобы в чем-нибудь, хотя бы в самом малом, освободить себя от подчинения установленным для всех правилам и указаниям церковной власти: напротив, она с полною готовностью исполняла малейшее желание последней, хотя бы оно и не совпадало с ее личными взглядами. Одно время, например, она серьезно думала о возрождении древнего института диаконис, в чем ее горячо поддерживал митрополит Московский Владимир, потом мученик Киевский; но против этого, по недоразумению, восстал епископ Гермоген (в то время Саратовский, после мученик Тобольский), обвинив без всяких оснований великую княгиню в протестантских тенденциях (в чем потом раскаялся сам), он заставил ее отказаться от взлелеянной ею идеи.