Новые мытари

- С Фарафоновым никаких личных контактов у меня никогда не было. Но по телефону действительно разок с ним общался. И даже официальное письмо направлял. Дело касалось выкупа у него акций по дому быта.

Голубь врал, но знал, что его вранье трудно опровергнуть. Нет, он не звонил Фарафонову по поводу выкупа дома быта, однако еще до истории с гранатометом действительно письменно зондировал почву о выкупе у его фирмы части акций по тому самому Дому быта. И копия письма у него есть до сих пор. Пусть проверяет. Ничего у него не выйдет. Стас попал в точку. Савельеву и в самом деле досконально был известен только сам факт телефонных разговоров, но о содержании их никаких конкретных сведений получить не удалось. А вот письмо, успокаивал себя Голубь, это такой козырь, который все перекроет.

Как опытный сыщик, Антон Степанович понимал, что пока не будет найден труп Фарафонова (а в том, что его нет в живых, сомнений не оставалось), вряд ли можно кого-то подозревать в убийстве. И никакие косвенные улики тут не помогут. "Что ж, будем искать труп".

Отпуская Голубя, Савельев заметил, что возможно придется встретиться еще раз.

- Как вам будет угодно. Только лучше бы в другой обстановке... хотя бы за кружкой пивка, - откликнулся Стас, явно намекая на безнадежность попыток в чем-то обвинить его.

И странное дело: спустя год именно такой случилась их следующая встреча. Летним вечером, проезжая мимо пивного бара, Стас увидел за столиком на открытой площадке знакомый профиль Савельева. Приткнув свой "Мерседес" к обочине дороги, Стас подошел к нему и, поздоровавшись, попросил разрешения составить компанию.

- Ей-богу случайно увидел вас и тоже захотелось промочить горло, - сказал он с веселым оживлением.

В баре негромко играла музыка, тянуло ароматом шашлыков. Поблизости плескал и шипел прохладными струями фонтан. Вокруг него на скамейках под ивами сидели парочки. Эта благостная обстановка умиротворяла и настраивала на задушевный лад. Но Стас ни на минуту не позволял себе расслабиться - ждал, что Савельев снова начнет расспрашивать о старых неприятных вещах. Но тот, выдержав недолгую паузу, заговорил о другом.

- Вот сижу и думаю, как быстро проходит жизнь. Вроде совсем недавно был студентом, гулял здесь с девушками, а оказывается все это уже в далеком прошлом. И ничего путевого не успел сделать...

- Вам ли, Антон Степанович, говорить об этом, - возразил Стас.

- Увы, порой чувствуешь себя у разбитого корыта. И тоска берет, и мучают вопросы - зачем, почему, что делать?

Таких грустных слов Стас никогда не слышал от Савельева. У него даже зародилось подозрение, а не хочет ли он размягчить, расслабить его?

- Да что это с вами сегодня, Антон Степанович? И чего вы мучаете себя проклятыми русскими вопросами -как жить да что делать? По мне, так жить нужно просто и радоваться каждому дню.

- Ну, с этим и спорить-то нельзя. Но скажите, разве у вас никогда не бывает сомнений и сожаления по поводу каких-то дел и поступков? Мне, например, до сих пор жаль, что вас осудили к лишению свободы.

- Ой, ли? Почему ж в таком случае только сейчас пробудилась жалость?

- Лицемерить и заигрывать с вами у меня нет никакого резона. Хотите верьте, хотите нет, дело ваше. Но мне действительно тогда было вас искренне жаль.

- А теперь, случись что?

- А теперь вы уже совсем другой. Но опять-таки зла я вам не желаю, хотя и вижу, что вы ходите по краю пропасти. К сожалению, на такую дорожку уже сейчас вышли многие. Знаете, мне иногда кажется, что мир сошел с ума, в нем остается все меньше порядочных людей.

Таких слов еще никто и никогда не говорил Голубю. Он долго молчал, не зная, что возразить этому менту.

- Вы, Антон Степанович, преувеличиваете и мои грехи, и опасность, наконец, вяло и как-то неуверенно сказал Стас. - Стараюсь вас понять и не могу. И поверить тоже.

- Я и не надеюсь, что вы мне поверите. Побывали б в моей шкуре, тогда, наверное, и понимали бы лучше и верили больше.

- А вы в моей шкуре разве бывали?

- Испытать, конечно, не пришлось, но представить могу, потому что немало поездил по зонам. Вам досталось лиха, безусловно, больше, чем мне. Но и в наших кабинетах, Стас, жизнь несладкая...

За этим странным разговором они засиделись до поздна. Стас краешком глаза заглянул в мир человека, которому не доверял, которого опасался и не считал своим другом, но в то же время подсознательно уважал и теперь четко уяснил, что не напрасно. Савельев не открыл ему и сотой доли того, что переполняло и тревожило его душу, но и этого было достаточно, чтобы понять, каким смятением она охвачена. Между прочим, Савельев намекнул, что собирается уйти на пенсию. Он не сказал о причинах, но Стас понимал, что по зряшному поводу такое решение не могло быть принято.