Новые праздники

С тоже кое-что понимала в этой, блядь, нехитрой науке, и нам вполне удалось дать друг другу понять, что мы на равных. Я, кстати, никогда не хочу никого побеждать, подчинять себе, и, вообще, мне искренне отвратительна вся эта так любимая вами всеми примитивная более чем хуйня со всей этой ебаной и сраной борьбой. Но... я хочу быть на равных. Потому что я и есть на равных... И ещё потому, что я не прошу большего, чем на равных, в принципе, вполне имея на это право. То есть, блядь, я добрый и хороший, но только не надо мне без спросу на хуй садиться!

Короче, бля, не ебя понапрасну вола, я бы мог резюмировать так: С мне понравилась существенно больше, чем я считал это для себя правильным. Бесспорно меня очень волновал вопрос, понравился ли ей я, но вроде бы, особой реакции отторжения я не вызвал. Да и почему я должен вызывать реакцию отторжения? Что я, урода какая? Нет, не урода. Всегда вот все так: полные уебища переебали всех самых охуенных девчонок, а истинные орлы погрязли в комплексах надуманной неполноценности. Все как в искусстве, блядь: бездари – властители дум (впрочем, таких же бездарей, наверно), а Талант перманентно «хапает писюна». Что за говно, блядь?!

Во всяком случае, в отдельных его проявлениях, то бишь проявлениях случая, С смеялась с теми интонациями, на которые я грешным, конечно, делом и рассчитывал, которых (интонаций) я от нее и вожделел услышать, адресуя ее ушкам свои остроты, охуевая при этом от приступа собственного красноречия, хорошо зная при этом же, блядь, что если уж я так вдруг красноречив с какой-нибудь девочкой, то, блядь, мама моя дорогая, неужели же я все ещё способен любить? Пиздец котенку мне. В первый же день я испытал страх. Я заебался обламываться по жизни. С тех пор, как я в последний раз отлюбил Имярек в далеком позапрошлом уже январе, я не ебался ни с кем, конечно же не в первую очередь потому, что хотел, блядь, играть в верную жену моряка, а прежде всего потому, что мне просто (хотите – верьте, а хотите – проверьте, что, к сожалению, без мазы) не довелось никого по-настоящему захотеть.

И надо же такому случиться, что я впервые после И. захотел новую женщину как раз тогда, когда все еле-еле хрупко-хрупко почти пошло на лад! Ах, на какие хуевые мысли это тут же меня навело! Ебти мати, выносите святых из избы!

Но с другой стороны, почему, блядь, во всём целом свете один только я должен, блядь, казниться такой ужасной хуйней, каковою не грузится кроме меня ни один мужик. Что за «еб твою мать» такая!

Почему даже Имярек, и та ебется с кем хочет в своем ебаном иномире, а если и не ебется, то уж никак не потому, что мне верность хранит! А если все же хранит? А? Если все же хранит мне моя Имярек верность? А? Тогда что? Тогда ничего. Тогда, блядь, она скажет, что, блядь, она так и знала: я вырос, стал обычным говном и опять же она так и знала, что я говно. Все-то она знала, блядь! Ебать-колотить! И что мне теперь делать? Ничего уже не поделаешь. И нет никакой разницы будет ли у нас что-нибудь с С или нет (хотя это, конечно, пиздеж чистой воды – разница есть, и я хочу ее, ебать меня в девственный анус!) – все равно я говно, и Имярек так и знала! Ну еб твою мать! Ну что же это за наказание господне?! Почему я не могу позволить себе ебаться с теми, с кем я хочу? Ведь я же так редко хочу! Какого хуя я так должен страдать?! Это бесчеловечно! Но, блядь, как известно, это ведь только с моей точки зрения – бесчеловечно, а с любой другой – очень даже человечно...

Когда мы поехали по домам, и в конце концов оказались в вагоне метро, я специально сел напротив С и галантного Жени, решившего ее проводить. С улыбнулась мне и сказала что-то типа того, что я, мол, такой золотистый, на что я ответил правильным тоном «взаимно», и мы оба остались довольны, по законам жанра смутившись.

Блядь! Ну что я могу поделать, если С так убийственно привлекательна и мила? Что я могу с собой сделать? Но... без вопросов – если она даст мне... понять, что без мазы, я не смогу умирать от неразделенной любви... Доколе? Всему есть предел, хоть это и оченно грустно...

Когда я вернулся в свою ублюдочную и вечно пасмурную квартиру, я очень быстро лег в постель и там долго казнился, а потом крепко-крепко прижимал к себе мою милую, самую родную мою Имярек, а утром снова казнился, что этой ночью не только с ней мы имели друг друга во сне...

LXXVIII