Новые праздники

Это же клево, говорил Вова, когда группа распадается, а потом вновь собирается вместе, живые, мол, люди, поругались-помирились, тру-ля-ля. Я горячо согласился с ним. Мы, бывшие филологи, даже довольно быстро пришли к конценсусу по некоторым организаторским вопросам и по вопросам определения стилистики, в которой будет действовать новый Другой Оркестр, и счастливо разошлись.

Когда Вова ушел, радужность куда-то пропала. На ипподроме моей левой душонки тут же случилось то, что и должно было случиться: вырвалась вперед злоебучая темная лошадка. Она громко проржала мне в самые уши, что авангардный поезд «серьезного искусства» ушел, что ничего не выйдет, да и к тому же неужели же я действительно могу хотеть совместных музыкальных занятий с Сережей, от каковых я зарекся ещё в апреле, когда не вышло играть всем составом мою попсу. Я нашел, что во мнении темной лошадки безусловно есть свои рациональные плевелы, и решил поступить по-взрослому: сейчас я буду заканчивать «попсу», а там будем посмотреть.

Но мне не довелось в ближайшее время оказаться там, откуда бы я действительно мог посмотреть. Мне не довелось оказаться на этом, блядь, наблюдательном пункте ни через месяц, ни через полгода, ни через год. Тогда я ещё надеялся на другой исход...

В конце середины сентября мне оставалось буквально записать вокал на уже почти полностью готовые «болванки». Разве что только стоял вопрос о том, не переписать ли гитару, которая не везде звучала так, как я ее себе представлял. В этом первом студийном варианте, который был в скором времени решительно уничтожен, должны была играть и Добриденка на виолончели, и Женя Костюхин на трубе, и некий Леша на саксофоне и кто только ни на чем. Единственным из вышеперечисленных человеком, которому удалось как-то непонятно поучаствовать в данном процессе, оказалась Ира Добридень. Но все получилось так себе, потому что у нее не нашлось времени как следует выучить мои ноты, а я понадеялся, что у нее все получится (дурак!) и ещё подгонял ее. Это была глупость с моей стороны. Меня вообще к тому времени уже начало изрядно подгружать, что все происходит так долго.

Н., с которой я договорился уже о ее вокальном участии в данном проекте, я предусмотрительно пока не звонил, и хорошо делал, потому что однажды вечером Эля сказала мне, что она, конечно, извиняется, но по ее мнению мы заняты хуйней. Не кажется ли мне так тоже, осведомилась она.

И мне действительно давно уже так казалось, хоть я и любил всей душой эти мудацкие песни. Я боялся себе в этом признаться, потому что мне было жалко потраченного элиного времени, да и своего тоже.

Вообще тот вечер оказался переломным в этой моей великой войне. В тот вечер я по-настоящему понял, насколько же она будет долгой. Я как раз был занят лихорадочным взвешиванием своих шансов на хоть какой-то успех хоть в каких-то своих делах, когда в аппаратную вошёл уже официальный элин супруг Володя Коновалов.

Ну вы можете себе представить, что происходило дальше. Мы все втроем отправились гулять на Гоголевский бульвар, взяли пива для Эли и сели курить на лавочку, на которой мне долго объясняли, что так, как я, нельзя, что нельзя никого никогда жалеть, что если ты лидер, то пошли все на хуй, что то и сё, и, в общем, вполне правильные вещи. Кончилось все тем, что Володя сказал, что он готов мне помочь во всём , что он готов сесть со мной и делать новые аранжировки, и Эля тоже сказала, чтобы я не смущался и ей гораздо приятней тратить свое время на то, что мне действительно нужно, нежели чем на то, в чем неуверен сам автор проекта. И Володя утешил меня и подбодрил и сказал, что клевые ведь песни, что жалко будет, если их испортить левой игрой и прочей вроде и маленькой хуйней, но постепенно вырастающей в кромешное говно.

Я хотел было возразить, что как же, мол, Вова Афанасьев, который все это учил и играл, как же Добридень, как же то и сё, но я сам уже знал ответ на свой вопрос и уже как всегда спас всех овец и накормил волков. Кроме прочего, я не мог позволить и сейчас не могу позволить себе сомневаться в том, что обязан Имярек, Небесному Папе и себе самому довести это дело до конца, чего бы мне это не стоило. Такая хуйня.

Слишком верил я, да и сейчас тоже верю, катиному предсказанию, что делать я все буду долго и трудно, но победа будет за мной, и будет Любовь, как дурацкое знамя над ебаным миром на ветру стрекотать.

В том, что мне сложно сделать выбор, а предлагаемый путь долог и труден, я видел первую часть сбывающихся катиных предсказаний. Я верил и не мог позволить себе не верить, что будет, блядь, и вторая. Я сел в троллейбус и уебал домой, против своей нигилистической воли преисполненный пафосной героической хуйни.