Новые праздники-2

Печатать деда не хотели принципиально. Время от времени он, писал что-то в частном порядке для какого-то, извиняюсь, Моргулиса, который, в частном же порядке, с ним и расплачивался, публикуя его материалы под своим именем. Я не знаю, тогда ли возник псевдоним деда «Одинцов» или раньше, но он возник. И конечно выбор этого псевдонима имел отношение не только к подмосковному Одинцово или и вовсе к одиночеству, а, скорее всего, и к Одину, главному богу германцев и скандинавов. Я знаю это точно. Почему? Потому что остро чувствую это…

В 1948-м году деду ненадолго улыбнулась удача, хоть и не с той стороны, откуда он, возможно, ждал и мечтал. У него родилась дочь, моя мать, с которой они очень любили друг друга. Это правда. Это бывает. Это ни с чем не спутаешь.

Теперь у него было двое детей. Печатали же его по-прежнему с большим скрипом. Марина, разумеется, время от времени, громко ебла ему мозг, он пил, всё не ладилось. В конце концов, в его жизни, в далёком Душанбе, куда его как-то послали в командировку, писать очерк о достижениях социализма в Таджикистане, появилась другая женщина. Та, кого Игоряша в богоборческом пафосе своих семнадцати лет называл «твоя шлюха». Она была журналистка и, как водится, поэтесса. Постепенно Арнольд стал ездить в Таджикистан всё чаще и чаще. И наконец ушёл из семьи совсем.

Перед тем, как он окончательно сделал выбор, Марина родила ему третьего ребёнка, мою тётушку, которую, честно признаться, я в детстве очень любил. Спустя многие годы, на поминках девятого дня со смерти моей бабушки, их с Арнольдом старший и единственный сын Игоряша, будучи, понятное дело, выпимши, в кулуарах, обращаясь к моей тётушке, высказался на этот счёт так: «В сущности, ты, Иришка, была последним аргументом нашей мамы в пользу того, чтоб отец остался с нами и… — он сделал небольшую паузу и, горько усмехнувшись, продолжил, — и, надо сказать, не слишком убедительным».

«Что правда — то правда!» — подумал я сразу, хотя раскладов с нечестным разделом квартиры ничто ещё даже не предвещало.

Так дед женился во второй раз, а бабушка стала время от времени спать с тем, чья пепельница досталась потом мне в наследство (смайлику в нос ударяет пёс:)).

Жизнь деда Арнольда в его втором браке в деталях мне, разумеется, неизвестна, но область очевидных фактов примерно такова: со своей второй женой он прожил лет 10–12, и они родили двоих детей, некто Михаила, которого я видел пару раз в жизни, и так называемую Анку, которая в моём детстве довольно часто к нам приходила, потому как с ней довольно близко общалась моя тётушка, которой при всех её недостатках бесспорно нельзя отказать в коммуникабельности и умении располагать к себе окружающих.

Анка была немногим младше Ириши и в бесконечной веренице детей деда Арнольда шла непосредственно за ней следом. В моём «материнском склепе» выражать открытые симпатии к Анке было, понятно, не принято, но нам с Иришей она всё-таки нравилась. Анка была настоящей оторвой, как сказали бы в «материнском склепе». Она училась в Литинституте, где спустя многие годы пару лет поучился от нехуй делать и я, и стала в конечном счёте журналисткой и детской писательницей.

На мой взгляд она была совершенно замечательной. В детстве я видел её всего раза три-четыре, но у меня до сих пор возникает ощущениие, что она присутствовала там довольно прочно. Уже в четыре года я придумывал какие-то безумные истории, и она, схватывая мои детские фенечки на лету, принималась с детской же готовностью разрабатывать их вместе со мною дальше, и, помнится, у нас не было с ней никаких творческих разногласий:). Вероятно дед Арнольд объяснил, как «летать на ракете» и ей:)! Уже когда мне было лет 28, и я случайно встретил её в районе метро «Пушкинская», с фляжкой коньяку в руках, она рассказывала мне что-то об этом.

А когда мне было 16, она как-то приехала к нам в гости на дачу со своим тогда маленьким сыном Мишей, я дал ей почитать свои тогдашние литературные опусы на предмет её мнения о моём поступлении в Литинститут (слава богу, я поступил туда уже после филфака:)). Все мои юношеские произведения в то время описывали, за редким исключением, те гипотетические психологичские проблемы, что вставали перед моими литературными героями после в той или иной форме таки случившегося Конца Света. По большому счёту, более меня реально ничего особо не занимало. Ещё там, как правило, в центре повествования обязательно была какая-нибудь парочка — так сказать, Адам с Евой, но только не До, а уже После:).

Анка всё это почитала и, не помню, что толком сказала, но потом, когда мы стали с ней говорить уже более отвлечённо о судьбах писателей вообще, она, пытаясь описать мне примерные этапы формирования любого писателя сказала так: «А потом у тебя обязательно будет период, когда ты будешь уверен, что ты говоришь что-то совершенно понятное и очевидное, но будешь замечать, что тебя всё-таки почему-то не понимают. И тебе будет долгое время непонятно, почему так выходит». Это, конечно же, оказалось правдой.