Новые приключения Шерлока Холмса (сборник)

– Элементарно, Майкрофт, – улыбнулся я. – Когда по пути из обеденной залы в комнату отдыха мы проходили мимо кресла Морана, я заметил на плечах у полковника перхоть. Я подумал: волосы у него исключительно черные, но среди этой перхоти виднеется несколько седых волосков. Поначалу я не придал этому значения, но потом узнал новые факты. Когда обнаружилось, что в пропавшем несессере лежали щетка и расческа, все встало на свои места. У герцога не только седые волосы, но вдобавок еще и перхоть, я обратил на это внимание. Столь безрассудно причесываясь его щеткой, Моран перенес часть перхоти и седых волос герцога на собственные плечи. Нетрудно заметить, что Моран – человек тщеславный и самолюбивый. Он не допустил бы, чтобы при входе в обеденную залу, где сидят люди, на его плечах оказались перхоть и волоски – если бы они принадлежали ему. И в самом деле, я видел, как, встав из-за стола перед визитом в туалетную комнату, он чистил свою одежду, а это признак человека, пристально следящего за своей внешностью. Следовательно, он, сам того не ведая, где-то подцепил эту перхоть и волоски во время своей короткой отлучки. Все прочее – плод несложной дедукции.

Когда Морана вышвыривали из клуба “Килдейр-стрит”, он кричал, что я о нем еще услышу. Так и произошло. Но в то время я и представить не мог, каким образом наши пути пересекутся вновь и какую зловещую роль сыграет в моей жизни приятель Морана – профессор Мориарти. Профессор стал моим самым непримиримым врагом, но полковник Себастьян Моран по степени опасности занимает второе место среди всех, с кем мне доводилось иметь дело.

Часть вторая 1880-е годы

Оставив университет, Холмс поселился в Лондоне, на Монтегю-стрит [23] . Почти все свое время он посвящал изучению тех областей науки, которые имели отношение к его новому призванию. Постепенно он начал обзаводиться клиентурой и стал первым в мире детективом-консультантом. Видимо, не все его ранние расследования оканчивались успешно, и не все они так уж интересны. О некоторых он мимоходом говорил Ватсону – в том числе о тарлтонских убийствах, о деле виноторговца Вамбери, о приключениях одной русской старухи, а также о двух весьма заманчивых случаях: это необыкновенная история алюминиевого костыля и рассказ о кривоногом Риколетти и его ужасной жене [24] . Однако впоследствии так и не всплыло никаких значимых подробностей упомянутых дел, поэтому я не могу привести здесь эти истории. Те записи, которые я видел и которые перечислю в приложении, представляются мне чисто апокрифическими. Впрочем, Холмс все же поведал Ватсону про “Обряд дома Месгрейвов”, ставший его третьим расследованием (к нему мы вернемся позже), но о других делах того времени он не рассказывал сколько-нибудь подробно. Без Ватсона, его секретаря и летописца, и без Ватсоновых бумаг (впоследствии похищенных), как выяснилось, трудно составить связную историю расследований Холмса в эти годы. Мне удалось разыскать некоторые нити, ведущие к делам “Мерридью, оставившего по себе жуткую память” и “миссис Фаринтош и тиары из опалов” (о них мельком упоминает Холмс) [25] , но их детали еще рано предавать огласке.

В январе 1881 года Холмс стал подыскивать себе новое жилье. Тогда-то он и познакомился с Ватсоном, после чего, как известно, они решили снимать квартиру вместе. Поначалу, как сообщается в “Этюде в багровых тонах”, Ватсон недоумевал, не понимая, чем Холмс зарабатывает на жизнь, и не без изумления наблюдал разнообразных посетителей, являвшихся к странному квартиранту. В их числе оказывались и представители Скотленд-Ярда. Вполне очевидно, что за эти четыре года Холмс стяжал прочную репутацию, однако в ту пору он не получал особой финансовой выгоды от своих расследований. Это придет позже.

Лично поучаствовав в деле “Этюд в багровых тонах”, Ватсон все сильнее втягивается в холмсовские изыскания. Он описывает несколько случаев, имевших место в ближайшие два года: это “Постоянный пациент”, “Берилловая диадема” и знаменитая “Пестрая лента”. Но в тот период у Ватсона не было привычки методично записывать все дела, поскольку им еще не овладела мысль опубликовать свои заметки. В начале “Постоянного пациента” он говорит о “довольно непоследовательных записках” [26] . Однако к 1888-му, когда он решил записать историю “Пестрой ленты” спустя пять лет после событий, он наверняка уже начал приводить свой архив в порядок: это явствует из начальных строк рассказа.