Новые приключения в Стране Литературных Героев

Профессор. Обещаю: никто. Ну, разумеется, кроме тех, кто нас сейчас слушает.

Манилов. Отлично-с! Итак... Боже, у меня голова идет кругом от просторов, кои открываются предо мной! Какие бо­гатства! Какая свобода для фантазии!.. Ну, слушайте же! (Вдох­новенно.) Первым делом я сыщу в Петергофе этакую какую-нибудь уединенную сень, чтобы можно было пофилософствовать, углубиться...

Гена. Опять? Да вы это уже говорили!

Профессор. Не мешай ему, Гена!

Манилов. Да-с, пофилософствовать... Углубиться... Я все­непременно усею весь Петергоф и его окрестности уединен­ными увеселительными павильонами, голландскими этакими мельницами, швейцарскими этакими шале, китайскими киосками, русскими избами, итальянскими виллами, греческими храмами, чтобы, вообразите, утренний чай пить на мельнице, обедать в избе, а вечерний чай пить в храме!

Гена. И это все, что вы нафантазировали?

Манилов. Отнюдь! Это только начало! Представьте себе: в Царском Селе или в Петергофе вы видите пред собою этакий большой запряженный фургон, нагруженный кипящим самова­ром и корзинами с посудою и булками. Дан сигнал – и фургон мчится во весь опор к павильону, назначенному для встречи. Ездовые с развевающимися на ветру черными плюмажами ска­чут туда, скачут сюда, дабы предупредить великих князей и ве­ликих княгинь, что ее величество императрица будет кушать ко­фе в «Храме уединенного размышления», или на мельнице, или в хижине, или в русской избе – словом, в одном из тысячи при­чудливых павильонов, который создал для нее ее любезный супруг... То есть я!

Манилова. Ах! Как это мило!

Гена. Да-а... Стоило ради этого себя царем воображать!

Манилов(распалясь). И сверх того! Я возведу в Петерго­фе бельведер!

Гена. Опять бельведер? Еще один? И тоже такой, чтобы с него Москва видна была?

Манилов. Да-с! Такой точно! Только на сей раз с него можно будет видеть Петербург! И пить чай на открытом воздухе!

Гена. Нет, Архип Архипыч, вы как хотите, а мне это уже поднадоело!

Профессор. Как тебе угодно. Давай откланяемся.

И Манилов с его – оказывается, такими однообразными – бреднями остается где-то вдали.

Гена. Что это с ним случилось? Такой вроде был фанта­зер – и вдруг завел одно и то же!

Профессор. А он ничего другого и не мог завести, потому что сама историческая действительность ограничила по­лет его фантазии. Как говорится, снизила ее потолок. Да, имен­но действительность, хоть ты и уверял меня, будто Манилов все­го лишь забавная фигура, ничуть не зависящая от того, в какое время она возникла. Больше того! Во всем, что он сейчас нагово­рил, вообразив себя могущественным владыкой, вообще нет фан­тазии. Ни капельки! Удивлен? А между тем весь его последний монолог – это самое что ни на есть точное, даже документаль­ное описание того, как устроил свои владения царь Николай Первый. Это у него был типично маниловский вкус, у него было пристрастие ко всем этим «Храмам уединенного размышления», беседкам, хижинам, бельведерам...

Гена. И к бельведерам тоже?

Профессор. Конечно! Манилов только мечтал постро­ить пышный бельведер, то есть такую возвышенную беседку или башенку, чтобы можно было за чаепитием любоваться видом далекой столицы. А Николай это его желание исполнил, только и всего. Возвел для себя такой – или, как сказал бы Манилов, этакий – бельведер... Да разве только в совпадениях дело? Надо тебе сказать, что вообще эта мода на сентиментальность, на показное кокетство дружескими чувствами, на хвастовство свои­ми семейными добродетелями, то есть на все то, что мы обычно связываем с именем гоголевского Манилова, насаждалось именно Николаем Первым.

Гена. Вы что хотите сказать? Что Манилов – это вроде бы намек на самого царя?

Профессор. Видишь ли... По правде говоря, есть соб­лазн подумать именно так. Например, находили, что внешность Манилова несколько напоминает внешность императора. Или... Скажи, ты помнишь, как звали маниловских сыновей?

Гена. Как-то по-гречески... А, вспомнил! Фемистоклюс и этот... Алкид!

Профессор. А сыновей Николая Первого звали Кон­стантин и Михаил. Тебе это ничего не говорит?

Гена. Честно говоря, нет.

Профессор. Тогда объясню. Эти имена даны совсем неспроста. Дело в том, что у русского двора был большой ин­терес... ну, не к Греции самой по себе, а к бывшей Византий­ской империи, куда прежде входила и Греция. Цари давно мечта­ли восстановить эту империю и посадить на ее трон своих детей. Вот почему и появились эти имена: Константин, потому что так звали самого первого и самого последнего императоров Визан­тии, и Михаил, потому что пророчества предсказывали, будто в свое время появится византийский император с таким именем.

Гена. Ну, Архип Архипыч! Если уж и это совпадает, зна­чит, точно Гоголь в Манилове царя изобразил!