Новые приключения в Стране Литературных Героев

Гена. С будущим? Так его-то здесь нету... Или, может, он и про будущее сценарий сочинил?

Профессор. Нет. Просто я лично думаю, что Горький отправился в прошлое своих героев отчасти затем, чтобы яснее увидеть их будущее.

Гена. Как это? Что-то вы меня запутали, Архип Архипыч!

Профессор. Сейчас распутаю. Только сначала прочту несколько фраз из горьковского письма, относящегося, кстати сказать, к тому же самому 1928 году, когда он, судя по всему, и задумал свой сценарий. Горький отвечает группе красноармей­цев: «Товарищи! Вы спрашиваете: «Почему в пьесе «На дне» нет сигнала к восстанию?» Сигнал этот можно услышать в словах Сатина, в его оценке человека... Я хотел – и хочу – видеть всех людей героями труда и творчества, строителями новых, свобод­ных форм жизни...» Но дальше Алексей Максимович добавляет: «Само собою разумеется, что проповедь социализма я не мог вложить в уста людей, разбитых жизнью, не способных к труду, готовых поддаться всякому утешению»... Понимаешь, куда я кло­ню? Или пока не очень? Хорошо, давай вместе подумаем, что говорят о молодом Сатине его поступки.

Гена. Ну... Он добрый!

Профессор. Так. Дальше.

Гена. Он благородный, только... Я не знаю, как сказать. Ну, слабый, что ли. Хотел, как лучше, а и хозяйке с дочерью не помог и себе навредил. Потому что не тем путем шел.

Профессор. Что ж, примерно так. Положим, другого пу­ти для немедленной помощи бедным женщинам он и не мог най­ти, но главное дело в том, что он вообще не восставал на же­стокость жизни, а как бы попробовал действовать по ее же бесче­стным правилам. Да, он полон благородных чувств, он хочет со­вершать благородные поступки, но для этого у него нет не только возможностей, но и внутренних сил. Он, на свою беду, не спосо­бен бороться с жизнью. Он ее жертва...

Гена. Как Горький сказал, «разбитый жизнью»...

Профессор. Вот-вот. И поэтому, когда читатели спра­шивали, почему, дескать, в пьесе «На дне» нет прямого сигнала к восстанию, этот вопрос был, конечно, очень и очень наивным. Если угодно, сигнал, призыв звучали в том, как Горький изобра­жал людей, разбитых жизнью, с какой горечью, с каким гневом, но тот же Сатин, уж конечно, не мог бы стать одним из тех, кто готовил, а потом и поднял восстание. И вот, может быть, – я го­ворю очень осторожно: может быть – для того, чтобы это стало совсем ясно, Горький пишет свой сценарий.

Гена. А из пьесы это разве не было ясно?

Профессор. Было, но, как видишь, не всем. А Горький не хотел разночтений. Он хотел, чтобы его замысел был пре­дельно ясен всем и каждому, даже тем, кто еще очень слабо ориентируется в литературном океане. Чтобы его герои предста­ли не только в один-единственный миг своей жизни, но в движе­нии, чтобы было видно, куда они движутся, куда могут – и куда не могут – прийти. Ради этого Горький и заставил Сатина про­жить еще одну, так сказать, первую жизнь, что, между прочим, не такая уж редкость, как может показаться. В истории литера­туры случалось, что иной герой ухитрялся прожить, наоборот, новую жизнь – вторую, третью, четвертую... Но об этом уж давай в следующий раз.

ВТОРАЯ ЖИЗНЬ ПОМЕЩИКА НОЗДРЕВА

Вот он, этот самый раз. И начинается он, мягко говоря, странно. Не успел Гена выпалить свое: «Здрасте, Архип Архипыч!» – как к нему кидается Ноздрев.

Ноздрев. Ба, ба, ба! Какими судьбами?

Гена (ошарашенно). Это... вы мне?

Ноздрев. И он еще спрашивает! Да я, не поверишь, толь­ко что сказал вот ему: «Ну, говорю, брат Архип, смотри, говорю, ежели сию минуту к нам сюда не заявится... этот...» Как бишь тебя! Евстигней? Селифан? Акакий? Э, да все равно! Позволь, душа, я тебе влеплю один безе! Да, да, ты уж не противься, одну безешку позволь напечатлеть тебе в белоснежную щеку твою!

Гена. Отстаньте от меня! Не хочу я с вами целоваться! Архип Архипыч, что тут у вас происходит? Я думал, вы к новому путешествию готовитесь, а тут, оказывается...

Профессор. Успокойся, Геночка! Ты не ошибся. Я дей­ствительно окончательно обдумывал, даже обкатывал наш новый маршрут, и вот для репетиции, на пробу пригласил этого госпо­дина...

Гена. А! Значит, мы сегодня в «Мертвые души» отправимся?

Профессор. Почему ты так решил?

Гена. Как почему? Шутите? А зачем же тогда здесь Ноздрев-то?

Ноздрев(одобрительно). А ты, брат Архип, я вижу, в самом деле шутник! Хвалю! Ты мне сейчас точь-в-точь напомнил штаб-ротмистра Поцелуева, тот тоже, бывало... Вообрази: бордо называет просто бурдашкой. Каково? А? «Принеси-ка, брат, гово­рит, бурдашки...». Этакая бестия! (Хохочет.) А твой Евстигней...

Профессор(сбитый с толку). Какой Евстигней?