Новые приключения Великого Комбинатора

Берлиоз при этих словах крепко вцепился в скамейку и задумался. А иностранец улыбнулся ему, показав при этом золотой зуб, и лукаво подмигнул.

– У вас есть еще вопросы ко мне, товарищи литераторы?

– Есть, – сказал Берлиоз, нервно подрагивая головой. – А эта, которая ворошиловский стрелок, она красивая?

– Какая вам разница? – удивился профессор. – Неужели не все равно, красивая или нет женщина отрежет вам голову.

– От красивой и умирать приятнее, – пояснил Берлиоз.

При этих словах Иван Бездомный широко улыбнулся и глаза его заблестели.

– Точно. Вот, помню, работала в нашей редакции девушка. Блестящая, как Мона Лиза. Только курила много. Я тогда чуть тоже голову из-за нее не потерял.

– У каждого из нас в жизни были, были красивые женщины, – поддержал ушедший в сторону разговор иностранец. – Из-за которых можно было запросто потерять голову. Ну раз уж мы тут так хорошо сидим, то может быть, вы желаете по кружечке холодного пива?

– К сожалению, в киоске есть только теплая минералка, – пожаловался Берлиоз.

– Ну это дело поправимое, – усмехнулся иностранец. – Вы какое пиво в это время суток предпочитаете?

– А что, можно любое? – недоверчиво спросил Бездомный.

– Сегодня все можно, – ответил ему профессор и щелкнул пальцами три раза. – Сегодня день такой. Особенный.

– Тогда чешского. Только что сваренного.

Тут из-за угла показалась толкающая перед собой тележку продавщица из киоска.

– Вот, пожалуйста. Чешское. Три часа назад сваренное по всем правилам на фабрике «Пльзень», – сказал профессор.

Иван Бездомный с изумлением смотрел на стоящие на тележке кружки и лежащую между ними воблу. Причем вобла приоткрыла один глаз и подмигнула Ивану.

– Этого не может быть!

– Может, может, – усмехнулся иностранец. – Давайте выпьем за то, чтобы никогда не терять головы. Ни при каких условиях. Что бы вам в нее ни засовывали. И чтобы если и терять ее, то только из-за красивых и умных женщин.

Михаил Александрович Берлиоз почему-то сильно покраснел после этих слов…

Еще раз про любовь

В квартире № 50 было тихо и, несмотря на потрескивание дров в камине, пахло сыростью. На продавленном кожаном диване расположился, внимательно рассматривая пятна на потолке, Азазелло. Возле камина, сняв носки, грел ноги Коровьев. Кот Бегемот в который уже раз чинил свой примус, ковыряя в его внутренностях отверткой. Где-то на кухне гремела посудой Гелла.

– Ни черта не горит, что бы я там ни крутил, – раздраженно сказал Бегемот, бросив отвертку в картину «Утро в сосновом лесу», висевшую над дубовым столом.

– Бегемот, не тронь Шишкина, – тихо попросил его Коровьев, внимательно рассматривая большой палец правой ноги. – Это моя любимая картина. Когда я был регентом…

– Все мы когда-то кем-то были, – философски заметил с дивана Азазелло. Вот я до демона был путевым обходчиком.

– Кем-кем? – заинтересовался Бегемот, вынимая отвертку из Шишкина.

– Путевым обходчиком. Стыки проверял, стрелки. Весь день на природе. Потом стрелку не туда перевел, поезд под откос. Дым, пожар, крики. Теперь вот последние сто с лишним лет демон.

– А я всю свою жизнь был котом, – сказал Бегемот. Сначала обычным, дворовым. Потом Мессир подобрал и дал мне примус. Вот чиню, паяю теперь все время. Инструкции-то к примусу нету.

– Кстати, а кто знает, где сейчас Мессир? – спросил Коровьев, бросая в камин сосновое полено.

Полено сразу вспыхнуло и показало Коровьеву язык.

– Буратино? – спросил Бегемот, но Коровьев ничего не ответил, задумчиво глядя на огонь, принимавший на тот момент самые невероятные формы.

– Шеф пропал, – сообщил с дивана Азазелло. – Впрочем, вы и сами об этом знаете не хуже меня.

– Шеф не может пропасть, – заметил Бегемот. – А если и может, то для этого должна быть весьма веская причина. Даже во время извержения Везувия Мессир, стоя на его вершине…

– Тоже мне, бином Ньютона, – ответил ему Коровьев. – Причина, не буду спорить, весьма веская. Мессир влюбился. Вот глядите. – Коровьев ловким движением руки вытащил из камина какую-то бумагу и протянул ее Бегемоту. – Характеристика. От Мастера.

Бегемот, взяв бумагу, сразу подтянулся и выпрямился во фрунт, словно гренадер. На его ремне откуда-то возникла шпага, на голове велюровая шляпа с петушиным пером, а усы выпрямились параллельно полу. Бегемот откашлялся и стал читать:

«Она была так красива, что уму уже, казалось, некуда было пристроиться. Когда ее попа рассекала московские улицы, у дворников-таджиков вертикально вверх поднимались метлы. Таксисты нажимали на клаксоны и предлагали подвезти забесплатно хоть до Владивостока. Ее ненавидели почти все встречные женщины, и их утешало только то, что она наверняка «дура, дура, дура». А она, разрезая своей полной, как две спелые краснодарские дыни, грудью время, пространство и мужские голодные взгляды, спешила в Политехнический на лекцию «О влиянии творчества Кандинского на Энди Уорхола».

И она прекрасно знала, что ум и красота вполне могут сочетаться так же, как бутерброд с атлантической сельдью и сладкий чай «Липтон».