Новые россы

— Расстрелять всегда успеем. Это дело нехитрое. А вот разобраться надо, и без самосуда, — остудил его Уваров. — Поясните, Игорь Саввич, и, пожалуйста, поподробнее.

Справившись с нахлынувшим на него волнением, Бондарев рассказал:

— Вчера по вашему приказу я, Ярцев и лейтенант Григоров пошли с бойцами за бумагой к этому гаду, простите, завхозу. Он наотрез отказался кузов машины открывать, даже сопротивление оказал. Одному бойцу чуть полпальца не откусил… Я сначала подумал, что он свои партийные документы так рьяно защищает, а когда брезент сняли и борт открыли, вот оттуда и посыпалось… Думал, на месте эту суку сразу же пристрелю… Еле сдержался.

— Что обнаружили в кузове?

— Нет там никакого архива райкома! Барахло одно. Целые тюки материи разной: ситец, шелк, атлас, бархат — и другого, точно сказать не могу, не помню, как называется. Покрывала разные, одеяла, простыни. Мешки с одеждой, как мужской, так и женской. Даже четыре шубы женские, меховые, соболиные! Ящики с посудой разной. Один ящик с ложками и вилками. Все сплошь серебро и золото! Пара десятков картин, в рулоны скатанные, видно, старинные. Ковров штук десять! Не меньше. Откуда только эта паскуда все взяла?

— Это все не мое! Не мое! Я только хранил! — попытался оправдаться Дрынько.

— Замолчите! С вами потом поговорим! Что там еще было?

— Пару патефонов с ящиком пластинок нашли и одну трубу к ним. Одна гитара и гармонь. Ящик с книгами. Швейная машинка «Зингер» и много мелочи разной: нитки, иголки, ножницы. Две кровати железные с матрасами ватными, что я в санчасть вчера отдать приказал. По паре примусов и керосиновых фонарей. Канистра с керосином и неполная бочка бензина. А под самой кабиной небольшой колесный плуг и пара боронок. До сих пор не пойму, зачем ему они были нужны?

— Я же говорю, что не мое это! Перевозил я только! Перевозил! — завопил было Дрынько, но после удара Бажина кулаком в бок моментально затих.

— Что еще?

— Труба пионерская и пара барабанов. Детишек, наверное, ободрал, сволочь!

«Не хватало еще и рояля в кустах!» — подумал Олег.

— Но это не главное. Не за это я его хотел сразу пристрелить. Барахло — это так, мелочь. Главное — другое… — продолжил Бондарев и с ненавистью посмотрел на Дрынько: — Продуктов у него там полно было. Хлеб, караваями и сухари в мешках, сахар кусковой, ящики с чаем и кофе, ящики с мясными консервами и мешки с крупой разной. Даже мешок с копченой колбасой оказался. Мы здесь скоро от голода подыхать начали бы, а он сам все жрал втихаря да людей обдирал. Нам его водитель все с перепугу и рассказал.

— Что рассказал?

— Как эта сволочь у голодных беженцев добро их на хлеб и консервы меняла. Еще там, в нашем мире. Да и здесь уже попробовал. Вот они, в портфеле у Григорова! Ух, мразь!

Только теперь Олег обратил внимание, что лейтенант Григоров держит в левой руке толстый кожаный портфель. После слов начальника штаба лейтенант без команды протянул портфель Уварову.

Открыв его, Олег увидел два неодинаковых отделения. В меньшем были какие-то бумаги, тетрадь и кусок недоеденной копченой колбасы. Большое отделение было почти доверху заполнено кожаными мешочками, перевязанными веревочками. Поставив портфель на землю и присев возле него, Уваров развязал один из них. Он был набит золотыми обручальными кольцами и перстнями. Во втором мешочке оказались золотые цепочки и женские сережки различной формы; в третьем — тоже цепочки с сережками, но уже серебряные; в четвертом — другие ювелирные изделия: дорогие броши, колье, кулоны и мониста; в пятом были драгоценные камни, в том числе и алмазы.

Взяв шестой мешочек, Олег почувствовал непонятное волнение. Ему даже почему-то стало плохо. Шестой мешочек был набит золотыми и серебряными нательными крестиками, православными и католическими, большими и маленькими. Иногда попадались иудейские шестиугольники. Среди них не было ни одного нового. Было видно, что их раньше носили. Некоторые даже были с соответствующими ценности цепочками… Несколько крестиков было повреждены, а на одном — четко виднелся след пули.

«Это ж сколько людей он обобрал и погубил… Может быть, среди них были и мои родственники… Смерть ему…» — пронеслось в голове у Уварова.

Не осознавая своих действий, Олег поднялся, вытащил из кобуры пистолет и передернул затвор, загоняя патрон в патронник. Глаза сузились, губы сжались в тонкую жесткую нить, лицо стало каменным. Помимо его воли, рука с вальтером стала медленно подниматься и остановилась только тогда, когда ствол был направлен прямо в лоб Дрынько.

— Нет! Не надо! — истошно заорал толстяк.

Державшие его Бажин, Синица и второй красноармеец отпрянули в стороны, оставляя Дрынько один на один с Уваровым.

— Не надо! Не убивайте меня! Не виноват я! Не я это! Не я!!! — Его крик постепенно перешел на шепот, и Дрынько заплакал навзрыд, как маленький ребенок. Он упал на колени и судорожно попытался закрыться руками от наведенного на него оружия.

— Стой! Побойся Бога! Не бери грех на душу, Олег Васильевич!!!