Новые рубежи человеческой природы

Это, конечно, разрыв, который в менее экстремальной форме мы можем видеть во всех нас. Это внутренняя борьба между импульсом и контролем, между индивидуальными запросами и требованиями общества, между незрелостью и зрелостью, между безответственным наслаждением и ответственностью. В той мере, в какой нам удается быть озорным забиякой и одновременно здравомыслящим, ответственным, контролирующим свои импульсы гражданином, мы избегаем внутренней расщепленности и сохраняем большую цельность. Такова, кстати, идеальная цель психотерапии множественных личностей: сохранить обе (или все три) личности, но удачно слитые или интегрированные под контролем сознания или предсознания.

Каждая из составляющих множественную личность осуществляет коммуникацию с миром в том и другом направлении по-разному. Они по-разному говорят, пишут, испытывают удовольствие, по-разному любят, выбирают разных друзей. В одном случае, который мне пришлось наблюдать, личность "своенравного ребенка" обладала крупным, размашистым, детским почерком, соответствующим словарем, делала орфографические ошибки, а "покорная, пренебрегающая собой" личность имела мышиный правильный почерк отличницы. Одна "личность" читала и изучала книги, а другая не могла — вследствие нетерпения и отсутствия интереса. Можно представить, насколько бы различалась их художественная продукция.

У остальных людей — у всех нас — отвергнутые части нашего Я, обреченные на подсознательное существование, тоже могут пробиться и неизбежно пробиваются наружу, влияя на наши коммуникативные процессы, направленные внутрь и наружу, на наше восприятие, так же как и на наши действия. Это достаточно легко демонстрируют проективные тесты с одной стороны, и художественная продукция, с другой.

Проективный тест показывает, каким предстает для нас мир, или, лучше сказать, как мы организуем мир, что мы можем взять из него, что мы можем позволить ему сказать нам, что мы хотим увидеть в нем и что мы решаем не слышать и не видеть.

Нечто подобное справедливо и в отношении того, как мы выражаем себя. Мы выражаем то, что мы есть (Maslow, 1954). В той мере, в какой мы расщеплены, наши выразительные и коммуникативные проявления также оказываются разорванными, частичными, односторонними. В той мере, в какой мы являемся интегрированными, цельными, объединенными, спонтанными и полноценно функционирующими, — в той мере наши выразительные и коммуникативные проявления оказываются завершенными и уникальными для каждого из нас, живыми и творческими (а не заторможенными, нормативными и искусственными), честными, а не фальшивыми. Клинический опыт подтверждает это применительно к изобразительной и вербальной художественной продукции, выразительным движениям вообще и, возможно, также применительно к танцам, гимнастике и другим целостным выразительным проявлениям. Это справедливо не только для коммуникативных воздействий, которые мы намереваемся оказать на других людей, но, по-видимому, также для тех, которые мы оказываем ненамеренно.

Те части нашего Я, которые мы отвергаем и подавляем (вследствие страха или стыда), не перестают существовать. Они не умирают, а, скорее, уходят в "подполье". Мы часто склонны либо не замечать влияния, оказываемые этими "подпольными" составляющими нашей человеческой природы на нашу коммуникацию, либо воспринимать их как нечто чуждое нам, например: "Я не знаю, что заставило меня сказать это"; "Я не знаю, что на меня нашло".

Для меня этот феномен означает, что выразительные проявления не имеют чисто культурного происхождения; это также и биологический феномен. Мы должны говорить об инстинктоидных элементах человеческой природы, тех ее внутренних аспектах, которые культура не может убить, но может лишь подавить, И которые продолжают влиять (пусть исподтишка) на наши выразительные проявления — невзирая на все старания культуры. Культура — всего лишь необходимая причина, обусловливающая природу человека, но не достаточная. Но и наша биология — только необходимая, но не достаточная причина человеческой природы. Правда, что только в культурном окружении мы можем научиться речи. Но верно также и то, что в том же культурном окружении шимпанзе не научится разговаривать. Я говорю об этом, потому что мне кажется, что изучение коммуникации слишком сосредоточено на социологическом уровне и недостаточно осуществляется на биологическом уровне.

Продолжая ту же тему (каким образом расколы внутри личности искажают нашу коммуникацию с миром), я обращусь к нескольким хорошо известным патологическим примерам. Я привожу их также потому, что они представляются исключениями из Общего правила, согласно которому здоровая и цельная личность обладает лучшей восприимчивостью и лучше выражает себя. Имеется много клинических и экспериментальных свидетельств в пользу этого обобщения, например, в работах Г. Айзенка и его Коллег. Тем не менее существуют исключения, призывающие нас к осторожности.