Новые русские

— Всем и не положено. Я редко занимаюсь прекращением беременности. Прежде чем заняться женщиной и взять на себя вину в умерщвлении зачатой жизни, необходимо выяснить судьбу мужчины. Бывают случаи, когда именно ребенок должен в дальнейшем спасти.

— Не мой случай?

— Сам слышал, агнец мой, — понтифик отходит от фонтана. Степан устремляется к нему. Его полные губы уменьшились, точно ввалились в рот. Хватает руку понтифика.

— Что-то же можно предпринять? Я — человек не бедный. На лечение хватит. В любой стране… Или меня убьют?

Артемий не отвечает, берет его левую руку. Долго рассматривает ладонь, сличает с правой. Потом показывает ее Степану:

— Гляди сам. Видишь линию жизни? Она начинается у тебя высоко под юпитерианским, указательным пальцем. Это значит тщеславие, лидерство, безжалостность, а заканчивается эта линия чуть ниже середины ладони. Смотри, как она рассыпается на множество мелких линий. Признак полного иссякания жизненной энергии. Мне нужно более серьезно изучить все линии. Но, скажу честно, с такой рукой долго не протянешь. У тебя с сердцем были осложнения?

— Никогда, — возмущенно заявляет Степан.

Понтифик подносит к его груди руку с растопыренными пальцами. Оба стоят не шелохнувшись. Артемий отходит от него. Снова подставляет руки под струю фонтана. Степан не выдерживает напряжения, садится на диван.

— Завтра же, агнец мой, отправляйся в Институт Бакулева, плати любые деньги, пусть они обстоятельно тебя проверят. Быстро ты износил свое сердце. Работаешь много или пьешь? — Понтифик садится рядом с ним.

Тот кисло улыбается:

— И то, и другое. Я ведь одним из первых в стране поднялся. Еще в начале перестройки удалось продать огромное количество скраба одной итальянской фирме. Тогда об этом никто и не помышлял. По обоим берегам Волги валялось такое количество ржавых посудин, и никто не знал, как от них избавиться. Я пустился во все тяжкие, добыл в правительстве лицензию. Тогда, правда, впервые сердце стало побаливать. А может, и не сердце. После третьей рюмки как рукой снимало. Потом перестало.

— Скраб — ржавые корабли, надо понимать? — уточняет Артемий.

— Точно. Металлолом. Итальянцы на полгода обеспечили свои печи. С того момента и полез в гору. Неужели все зря? — Степан всем своим мощным торсом разворачивается к Артемию. — Вылечите, вы же вон беременность руками рассасываете, может, и с сердцем получится. Я денег на здоровье не пожалею. Сколько назначишь. Там, здесь… без разницы. Мне жить надо. Погляди на меня. Я же только в силу вхожу.

Артемий встает, кладет правую руку на голову Степана, а левой упирается в область сердца.

— Спокойно. Я вхожу в тебя. Расслабься. Еще, еще. Сердце бьется медленно. Еще медленнее. Я владею им. Оно почти не пульсирует. Я владею им…

Степан ничего не понимает. В голове — легкая приятная пустота. Ему кажется, что сам он видит свое сердце на ладони Артемия. Оно большое, вялое, бесформенное, похожее на плохо надутый воздушный шарик. Он не замечает, как Артемий отшатывается от него и нервной походкой направляется к фонтану. Приходит в себя от застревающих в ушах слов понтифика:

— Завтра же в Институт Бакулева. Пусть проверят на компьютере. Будут уговаривать ложиться, не вздумай. Быстрее обычного на тот свет отправят. Ты меня слышишь?

— Слышу, — еле ворочая языком, отвечает Степан. Ему кажется, нет, он уже уверен, что на месте сердца в груди лежит тяжелый неудобный булыжник.

Понтифик выходит в другую комнату. Возвращается вместе с Катей. Подталкивает ее к Степану.

— Ваша дама в полном порядке. В ближайшее время дети больше не предвидятся. Я ее закодировал на всякий случай. — Обращается непосредственно к Кате: — Вам необходимо быть постоянно рядом с ним. Одного оставлять крайне опасно. В любой момент может случиться приступ.

— Спасибо, доктор, — улыбается ему Катя.

— Я не доктор, я жрец — понтифик Артемий.

В комнату входит Фрина.

— Проводи, агнец мой, этих милых господ. Неужели в приемной еще кто-то дожидается?

— Да.

Степан и Катя переглядываются. Артемий замечает их немой диалог. Поворачивается к ним спиной и приказывает Фрине:

— Зови.

Элеонора в таком состоянии, что проносится мимо Степана и Кати, не узнавая их, а скорее, просто не замечая.

Фрина поспешно закрывает дверь, оставляя ее наедине с понтификом.

Артемий обнимает нежданную ночную гостью. Она рыдает на его плече. Участливо гладит ее по голове, спрашивает:

— Опять приходил?

Она в ответ только вздрагивает.

Увлекает ее на белый кожаный диван. Усаживает. Сквозь рыдания слышит:

— Извини, Артем. Но куда мне деваться? Нинон дома не нашла. Он везде преследует меня… Недавно у Таисьи влез в ее портрет и оттуда принялся меня пугать. А сегодня перед сном… я уже собралась спать… не поверишь… ужас… ужас…

Артемий больше не гладит ее по голове. Его рука застыла над ней. Элеонора перестает всхлипывать. Достает из рукава платочек, вытирает слезы. Откашливается. Несколько раз глубоко вздыхает.