Новые русские

— Алевтина слышала, как некий журналист, Лев Иголочкин, приказал Гнилому кого-то убить и пообещал гонорар за это в спортивной сумке. А незадолго до этого тот же Лев познакомился со мной и предложил спасти мою дочь в обмен на некоторые услуги. Да, потом именно он принес мне ту самую спортивную сумку и попросил оставить ее в машине Глотова. Получается, Глотова убил наркоман Гнилой, а заплатил за это журналист Иголочкин, — закончил Макс, сам пораженный простотой и ясностью своей версии.

Артемий, до этого стоявший напротив Макса, садится рядом с ним и, как кажется Максу, шмыгает носом, желая сдержать непрошеную слезу. Такой железный человек и так близко к сердцу принимает гибель товарища. Через некоторое время Артемий громко проглатывает комок, застрявший в горле, и строго подытоживает:

— Из рассказа получается, что ты — главный соучастник в убийстве… Да как же ты мог! — с этими словами он хватает обалдевшего Макса за волосы, тянет вверх, заставляя его подняться во весь рост.

— Соображаешь, из-за кого погиб наш друг? Из-за тебя, агнец мой!

Бессильно разжимает кулак, с презрением отдергивает руку от головы Макса. Замолкает, с трагически опущенным вниз лицом.

Макс стоит перед ним навытяжку — ни жив ни мертв. Он в ужасе от чудовищности поступка, совершенного по недоумию. Шумно выдыхает воздух, путается в желании объяснить Артемию о своем решении признаться Глотову.

Борис Ананьевич сам обрушил на него известие об измене Веры. После этого Макс потерял контроль над своими действиями.

Понтифик в ответ качает головой и повторяет односложное: «Ай-ай-ай… Ай-ай-ай…»

Лицо Макса пылает, словно от пощечин, по телу струйками сбегает пот, руки дергаются в странных необъяснимых жестах, и он не может их успокоить.

— Я вижу один выход, — заключил Артемий, — тебе придется пойти и сдаться в милицию.

Подумав, добавляет:

— Но в таком случае, я потеряю еще одного товарища. Ведь я в тебя поверил, надеялся, придет время, и станешь моей опорой. Ай-ай-ай…

Максу и самому ясно, другого выхода нет. Ему не страшно, но стыдно перед Артемием.

— Мою вину доказывать не надо, нет мне прощения, но прошу вас, понтифик, верьте мне.

Артемий не реагирует на его покаяние. Шмыгает носом и буднично, без нажима, спрашивает:

— Сложно поверить в отсутствие злого умысла с твоей стороны. Борис был любовником Веры. Так, кажется, зовут твою жену?

— Был? — изумляется Макс.

— Был, был, к чему лукавить. Он просто пожалел тебя и не признался. Милиционеры поймут твою ревность. Но она не облегчает наказания. Лет десять строгого режима получишь. Ох, жалко мне тебя терять…

Макс в истерике падает на колени, хватает руки Артемия, кричит:

— Верьте же мне! Я не виноват! Вернее, виноват, но не сообщник… Я не могу человека убить, — рыдания, смешавшиеся с кашлем и спазмами желудка, не позволяют продолжать дальше.

Артемий кладет руку ему на голову.

— Хватит, успокойся, я верю. Ты открыл мне свою чистую душу, а остальным выворачивать ее не обязательно. Больше никому и никогда ты не проронишь ни слова из произнесенных сейчас здесь. МУНДУС ДЭЦИПИ, ЭРГО ДЭЦИПИАТУР — «мир желает быть обманутым, пусть же его обманывают». Я принимаю твой грех. Будешь искупать его передо мной. Это и станет твоим наказанием. Ты слышишь меня?

— Слышу, — глухо отвечает Макс. Он бесконечно благодарен, но еще не способен выразить это.

Артемий продолжает спокойно и властно:

— Никакого отношения к пропаже Глотова ты не имеешь. Сумку ему не передавал. Журналиста Иголочкина ни в чем не подозреваешь. Понятно? Дочь свою оставишь на три дня у меня. Ей необходимо поспать под наркозом. Я ее верну к здоровой жизни. Она никогда не вспомнит о компании наркоманов. И ты не будешь напоминать ей о каком-то Гнилом. Иначе она сорвется и снова сядет на иглу. Понятно? С этой минуты становишься исполнителем моей воли. Я сам решу, когда ты заслужишь прощения. Понятно?

На все его вопросы Макс шепчет «да». В его голове какая-то звонкая пустота. В ней гулко отдаются приказы понтифика.

Когда Макс приходит в себя, Артемия рядом уже нет. Разбитый, сломленный, Макс опускается на толстый лохматый синтетический ковер у ванны, прикладывает воспаленное лицо к холодному мрамору бордюра.

Понтифик в это время, поручив Фрине заняться девчонкой, спешит к Элеоноре, ожидающей его с перекошенным лицом. Они заходят в комнату с фонтаном. Артемий подставляет руки под журчащую струю. Элеоноре некогда наблюдать за этим омовением, свои проклятия она обращает к его прямой спине и золотисто-седому круглому затылку.

— Какой же ты подлец, Артем! Я тебе доверила самое сокровенное… а ты распускаешь гадкие слухи, позоришь на всю Москву! Кто же ты после этого? Кто?! Поверни свою морду, я хочу плюнуть тебе в глаза.