Новые русские

Молчание Макса длится долго. Мысль о неверности Веры его озадачила. Неужели такое возможно? Столько лет вместе, и ни одного повода? Откуда этому улыбающемуся стукачу известно? Нужно знать Веру, их долгую семейную жизнь, чтобы браться судить об этом. Впервые поехала в командировку, да не с кем-нибудь, а с его другом Глотовым, и мгновенно родилась сплетня. К тому же Глотов такой семьянин, что на него и подумать грешно. Вначале завлекли известием о дочери, теперь подсовывают ложь о Вере. Макса наверняка пытаются втянуть в какую-то темную историю. Но он этого не допустит.

— Послушайте, Лев, или как вас там правильно, Лева, мои отношения с женой никого не касаются. Я ей верю и не соглашусь втянуть в ваши махинации. Давайте вернемся к вопросу о моей дочери. Когда я смогу ее увидеть?

Иголочкин перестает скалить зубы. Перетасовывает фотографии с изображением Алевтины. Прячет их в карман. Выпивает. Выковыривает из зубов застрявшее мясо. Всем видом демонстрирует утрату интереса к собеседнику.

Макс понимает, ждать больше нечего. Либо соглашаться на постыдную роль осведомителя, либо уйти отсюда ни с чем. Иголочкин прерывает затянувшееся молчание.

— Мне казалось, у тебя нет особых сентиментальных чувств к жене. Аля, хоть и не твоя дочь, но все-таки роднее. Видать, ошибся. Бывает. В нашем деле никогда нельзя быть уверенным наперед. Ищи свою дочь сам. Люби жену, верь ей, ежели охота.

После этих слов он встает, подходит к стойке бара и громко, чтобы слышал Макс, просит барменшу:

— Валюша, красавица моя, возьми с меня за двести пятьдесят коньяку, два бутерброда и кофе, — протягивает ей купюру. — Сдачи не надо. На днях забегу, кофейком попоишь.

Макс не видит, как уходит Лева. Он судорожно прикидывает в уме, хватит ли ему расплатиться за свою долю выпитого и съеденного. Получается впритык. Вручив Валюте последние деньги, злой и растерянный выходит на улицу. Тут же нос к носу сталкивается с Матвеем Евгеньевичем и подругой Элеоноры, имя которой никак не хочет воспроизвести память.

Физиономия Матвея Евгеньевича не расцвела радостью, хотя губы растянулись в вынужденной улыбке. Глаза при этом выразили досаду. Надя, напротив, чрезвычайно оживилась.

— Какой шикарный случай! Утром без вас было скучно. Идемте завтракать. Мотичка, ты же хотел пригласить Макса?

Надя по-утреннему свежа и кажется более привлекательной, нежели во время вчерашней пьянки. Ее пережженные волосы, из-за которых Макс так и не увидел лица, зачесаны за уши, что придало облику строгость и деловитость. Рядом с Матвеем Евгеньевичем она смотрится очень молодо. И хоть одета безвкусно, ярко-красная куртка с какими-то бантиками на Туманове своей экстравагантностью вполне смягчает впечатление.

Максу в самый раз отказаться и побыстрее отправиться домой, но мысль об Элеоноре заставляет его улыбаться в ответ и с благодарностью трясти напряженную руку Туманова. Втроем они проходят по коридору в зал ресторана. Сочная зелень возле белых стен напоминает ему апартаменты Артемия. У Макса рождается ощущение, что все это уже однажды было и сейчас произойдет нечто чрезвычайно важное. Ему становится легко от предощущения чего-то доброго и настоящего, с минуты на минуту обязанного возникнуть между ним и его спутниками. В ресторане почти нет людей. Официантов тоже не видно. Они садятся за первый попавшийся столик. Макс весь в ожидании. Вот-вот подойдет кто-то, скорее всего, официант, и сообщит сногсшибательную новость.

Матвей Евгеньевич, смирившись с присутствием за столом третьего рта, обретает свое привычное театрально-приподнятое настроение.

— Все понимаю, — с наигранным удивлением начинает он, — мы забрели сюда, потому что «Балалайка» на ремонте. Но ты-то как сюда попал? Неужели из науки в журналистику подался?

— А сюда исключительно журналистов пускают? — вставляет Надя.

Туманов представительно осматривается вокруг, но, видимо, не найдя ни одного примелькавшегося по телевизору журналистского лица, с которым стоило бы поздороваться, подтверждает:

— Вход по членским билетам. Но для некоторых, — тут он многозначительно откашливается, — сама понимаешь, двери всех творческих союзов открыты.

Вместо ответа на столь солидное разъяснение Надя берет пухлую руку Матвея Евгеньевича и с почтением целует ее. Туманов сияет. Его больше не интересует, откуда здесь взялся Макс.

— Ой, Макс, — продолжает Надя, как будто и впрямь что-то вспомнила. — Я хочу извиниться перед вами за вчерашнее. Мне неудобно по уши. Виноват ваш спирт. Я же пью легкие напитки. А потом, откуда мне знать, что Мотичка — такой знаменитый и благородный человек, а значит, и друг такой же. Оказывается, Мотичку знают во всем мире. Надо же! Ой, какая интересная была ночь. Жалко, вас с нами не было.

— Надюша… — притворно возмущается Туманов.

— Ой, тьфу ты, какую-то глупость сморозила. Но, правда, я до утра слушала про Париж…

Снова видит игриво-негодующий жест Туманова и также притворно спохватывается:

— Ну, об этом мы так, в промежутках болтали, — и стараясь польстить своему любовнику, добавляет: — До чего же интересно трахаться с образованным человеком.