Новые русские

Она начинала тихо ненавидеть Макса. Это приходилось тщательно скрывать, и от этого становилось еще хуже и мучительнее. Их отношения входили в обычный деловой оборот. Макс продолжал так же азартно приставать к ней. Вера, стиснув зубы, терпела. Утренний храп Макса вошел в свой верхний регистр. Вера слегка отодвигается от него. Странно, в это время он обычно уже гремит посудой на кухне. К еде Макс безразличен. Вернее, наоборот. Он ест в любых количествах все, что ему подадут или что сам найдет в холодильнике и на полке. Через пять минут после обеда он ни за что не вспомнит не только вкус, но и как называлось блюдо. Поэтому Вера готовит без выдумки, соли и деликатесов. Гречневая каша с жареным луком да бесконечные сосиски, иногда заменяемые куриными окорочками, их расхожее домашнее кушанье. Иногда Вера устраивает себе праздник — лепит вареники с картошкой, варит грибной суп, печет яблоки с сахаром и заставляет Макса бежать в магазин за вином. Больше всего на свете Вера любит после обеда сидеть в кресле у торшера, пить горький сухой «Херес», лакомиться печеными яблоками и листать роскошно изданные видовые альбомы о разных странах. Они остались от Валентина. Впрочем, как и мягкая мебель. Квартиру, спальный гарнитур и кухню отвоевала сестра погибшей жены. Вера не сопротивлялась. Куда девать столько мебели? Она с Алей вернулась в свою маленькую однокомнатную квартирку в Кузьминках. Зато удалось вывезти почти все картины. Тогда эта «мазня» никого не интересовала. Зато теперь Аля заявила свои права на живопись. Уже год возит картины на выставки и получает какие-то деньги за участие в экспозициях. Особенно ценятся ранний Шемякин, картины Каплана, графика Янкелевича. Вера махнула рукой и на картины, и на Алю. Это все — наследство Валентина. Мысли об Але расстраивают Веру. Гадкая и бесконечно одинокая девчонка. Все ее детство прошло не в любви, а в жалости. Большего Вера, как ни пыталась, выдавить из себя не могла. Попробуй поживи с чужим, презирающим тебя ребенком. Хорошо, что выросла. Паспорт получила. Где она теперь болтается? Вере страшно думать об этом. Деньги закончатся, сразу домой прискочит. Тем более, источник ее дохода — картины — спокойно висят на стене. Храп Макса внезапно обрывается, Вера инстинктивно закрывает глаза и поворачивается к нему спиной. Пусть думает, что она спит глубоким сном.

Глотов и Макс — старые приятели

Глотов и Макс — старые приятели. Судьбы у них разные. Общее в жизни — нелюбовь жен. Никто из них друг другу в этом не признавался. Существовал молчаливый договор не касаться больной темы… Поэтому им было легко проводить вместе время за пивом и дружеской беседой. Оба знали — нежелательные вопросы не возникнут. Встречались редко из-за занятости, но по телефону переговаривались регулярно. Поэтому Глотов не удивился раннему звонку Макса. Руководствуясь старой партийной привычкой, Борис Ананьевич приходил на работу за полчаса до начала рабочего дня. Спокойно раскладывал на столе бумаги и папки, проветривал кабинет, обдумывал рабочий план и корректировал график встреч. Когда появлялись сотрудники фонда и секретарша Валя, их шеф уже вовсю работал. Даже те, кто не опаздывал, чувствовали себя неловко, и это укрепляло дисциплину. Макс явно нервничает и не в состоянии объяснить по телефону необходимость их немедленной встречи. Глотов не любит кого-либо принимать у себя до обеда, но вынужден согласиться. С сожалением кладет трубку, упрекая себя, что вообще ее поднимал. От досады прохаживается своим размашистым шагом перед столом и выходит в коридор. Приоткрыв дверь в туалет, Борис Ананьевич обалдевает. Возле окна стоит женщина с голыми, широко расставленными ногами. Ее короткая юбка задралась до черных кружевных трусиков. Тело женщины подрагивает от того, что она пытается что-то оттереть тряпкой на оконном стекле. Обнаженные руки в оранжевых резиновых перчатках то появляются, то исчезают за копной волос. У Глотова кружится голова. Он не может двинуться дальше. В груди перехватило дыхание. Внезапная близость обнаженных женских частей тела завораживает своей первозданной бесстыдностью. Женщина оборачивается и вскрикивает. Борис Ананьевич приходит в себя, пятится назад в коридор и с шумом захлопывает дверь. После чего внимательно разглядывает ромб с мужским силуэтом. Через несколько минут дверь приоткрывается и в проеме показывается та самая копна волос. В просветах между локонами Борис Ананьевич видит один густо намазанный глаз и ярко накрашенные губы.

— Ой, я тут убираю. Припозднилась сегодня. Ежели вам нужно, идите. Там чисто.

Борис Ананьевич стоит в нерешительности. Ему бы сделать вид, что не придает значения появлению уборщицы, и уйти. Не получается. Рука сама тянется к выглядывающей женской головке. Он ощущает легкое скольжение по ее волосам и отводит их в сторону. Два искрящихся глаза кокетливо смотрят на него в упор. Глотов, задерживая дыхание, почти шепотом говорит ей:

— Очень вас прошу… закончите… тогда… ну, после… зайдите ко мне… сами понимаете…