Новые страхи

Я погрузился в чтение. Прошедшая зима была особенно суровой, несколько человек умерли от воспаления легких, многие ломали конечности при падениях на обледеневших дорогах. Я прочел о рыбаках, получивших обморожения, и о трехлетнем мальчике, оглохшем после кори. Двух больных отправили на большую землю для хирургических операций, одну срочную аппендиктомию успешно провел в больничной операционной сам Лофтон.

Я понимал, что предстоит заслужить уважение островитян.

С начала октября на острове родилось десять человек. Это довольно много, жизнь здесь зависит от прироста населения. Большинство детей благополучно росли, одна семья уехала. Миссис Флет родила седьмого ребенка без осложнений. Но была и Дейзи Таллок.

Я просмотрел ее историю болезни. Лофтон сделал записи всего несколько дней назад, они были неполны. Он писал трясущейся рукой, и я подумал, что на исход родов могло повлиять его состояние. Не его ошибка, а то, что его позвали через тридцать шесть часов с момента начала схваток у Дейзи. Может быть, повитуха вызвала его слишком поздно. Ко времени его вмешательства сердцебиение у плода уже не прослушивалось, и родоразрешение было возможно лишь при помощи щипцов.

Я совсем забыл о времени, так что совершенно не ожидал появления миссис Муди с подносом.

– Не вставайте, доктор, – сказала она. – Я вам чай принесла.

Я положил историю болезни на стол корешком вверх и отодвинул назад стул. Для одного дня, пожалуй, достаточно.

– Мертворожденный ребенок Таллоков. Это был мальчик или девочка?

– Этим занимался доктор Лофтон, – ответила миссис Муди. – Меня там не было, я не видела. Теперь это уже не важно, ведь верно?

– Мертворожденных следует регистрировать, – сказал я.

– Как прикажете, доктор.

– Таков закон, миссис Муди. Как поступили с трупом?

– Он в убежище. Ждет гробовщика. Это у нас самое холодное место. Гробовщик заберет его перед следующими похоронами.

Я поел, оставил поднос с посудой миссис Муди и вышел к убежищу. Мне просто хотелось удовлетворить любопытство Таллоков. Не зная пола мертвого ребенка, я не мог закончить оформление документов. В те времена тела мертворожденных часто хоронили вместе со взрослыми женщинами, которые не приходились ребенку родней.

Убежище от воздушных налетов представляло собой бункер, расположенный между больницей и аэродромом, и теперь использовалось как хранилище. Говоря «хранилище», я имею в виду, что оно предназначалось для всего – от мыла и рулонов туалетной бумаги до недавно умерших. Там было несколько помещений, большая часть которых располагалась под невысокой, поросшей травой насыпью. Снаружи были видны лишь вентиляционная труба и выложенный кирпичом пандус, ведший к двери в торце убежища. На двери висел гигантский замок, ключа от которого не было.

Внутри я пробрался по помещениям, заставленным ящиками и клетями, к двери с надписью «Покойницкая», в которой стоял бильярдный стол, со всех сторон заключенный в бетон (несомненно, все теми же итальянцами) и приспособленный к несвойственному ему использованию моим предшественником. На нем лежал нелепо маленький сверток из хлопчатобумажной ткани без ярлыка. Я с трудом развернул ткань и проверил пол ребенка. Девочка. От пупка тянулась пуповина, на теле были заметны следы щипцов. Щипцы при рождении живого ребенка используются для придания правильной ориентации головке. Следы на мертвом теле укрепили мое подозрение, что Лофтона призвали на роды слишком поздно, когда ему оставалось лишь спасать жизнь матери.

Когда я вышел из убежища, уже стемнело. Я мыл руки перед тем, как проведать нашего умирающего пастуха, и думал об обычае подкладывать мертворожденного в гроб к чужой женщине. С одной стороны, такая практика казалась жестокой. С другой, было что-то трогательное в том, что безымянного ребенка передавали на попечение другой душе. Представление о бесконечности для меня всегда связывалось с одиночеством. Соседство в гробу ребенка с женщиной могло бы служить утешением для обоих.

Джон Петри лежал, повернувшись лицом к темному окну. Со времени моего первого посещения его умыли, покормили и привели в порядок его постель.

– Мистер Петри, вы меня помните? Я доктор Спенс.

В частоте его дыхания произошло едва заметное изменение, которое я принял за утвердительный ответ.

– Вам удобно? – спросил я.

Он посмотрел на меня, потом снова на окно. Никаких других движений не было.

– Ну а боль? У вас что-нибудь болит? Если болит, я могу помочь. – Я потянулся было к шторе, но тут он издал протестующий звук.

– Не закрывать? – спросил я. – Вы уверены?

Я проследил за его взглядом.

Из окна во дворе я видел насыпь. В этот час можно было различить лишь неясную форму холмика, один слой сгущающейся темноты над другим. На фоне неба в меркнущем свете дня я мог различить контуры животного, собаки, которая, казалось, следила за зданием больницы.

Я сделал так, как желал Джон Петри, оставил шторы открытыми, а его перед окном, за которым сгущалась ночь.