Новые центурионы

– Ладно-ладно, ну а пока дай мне что-нибудь от этой боли.

– Не могу. Имею на сей счет специальные предписания. Доктор Зелко говорит, мы уж и так напичкали тебя инъекциями.

– Да пошел он, твой доктор Зелко! Дай мне что-нибудь. Тебе известно, что такое спайки? Это когда твои кишки все разом суют в тиски, зажимают, а после заливают клеем. Тебе известно, каково это?

– Ну-ну, будет тебе, – сказал Тони, отирая полотенцем Рою пот со лба.

– Взгляни, видишь, как вздулась нога? Все из-за чертова поврежденного нерва. Спроси у доктора Зелко. Дайте мне что-нибудь. Этот нерв ни на секунду не дает мне покоя, зверская боль.

– Прости, Рой, – сказал Тони, его гладкое личико исказилось от огорчения. – Жаль, что не могу сделать для тебя ничего большего. Ты ведь наш пациент номер один...

– Да засунься ты в... – сказал Рой, и Тони зашагал обратно к стулу, уселся на него и снова взялся за чтение.

Уставившись на отверстие в звукоизоляции потолка, Рой начал считать ряды, но быстро утомился. Когда боль становилась нестерпимой да еще не давали лекарств, случалось, он думал о Бекки – это немного помогало.

Кажется, однажды сюда приходила Дороти, приходила с ней, с Бекки, только в том он не был уверен. Он уже собрался спросить Тони, но вспомнил, что тот ночной санитар и никак не может знать, навещали они его или нет. Несколько раз приходили отец с матерью, появился и Карл – в самом начале, по крайней мере раз. Это-то он помнил. Как-то после полудня открыл глаза и увидел всех вместе: Карла и своих родителей, и тут же снова засвербила рана, крики страдания и боли заставили их ретироваться и вынудили проклятых медиков сделать ему укол – восхитительный, неописуемый укол, теперь он только ими и жил, такими уколами. Приходил и кое-кто из полицейских, но кто конкретно – он бы с точностью не назвал. Пожалуй, он припоминает Рольфа. И капитана Джеймса. И, похоже, однажды сквозь огненную пелену видел он и Уайти Дункана.

Опять подступал страх: желудок сжимался так, словно превратился в горсть боли в чьем-то крепком кулаке, он будто бы уже не принадлежал Рою и работал сам по себе, явно пренебрегая неминуемой карой волнами накатывавших мук.

– Как я выгляжу? – спросил внезапно Рой.

– Что, что? – переспросил Тони, вскакивая на ноги.

– Зеркало. Поживее.

– Это зачем же оно нам понадобилось, а, Рой? – опять улыбнулся Тони и потянул ящик из стола в углу одноместной палаты.

– У тебя когда-нибудь болел живот? По-настоящему? – спросил Рой. – Так, чтоб отдавалось в ногтях и плакала простыня?

– Да, – ответил Тони, поднося небольшое зеркальце к его постели.

– Так знай же, что то была чепуха. Ничто! Ты понял? Ничто!

– Я не имею права, Рой, – сказал Тони, держа перед ним зеркало.

– Кто это? – спросил Рой, и, пока глядел на тонкое серое лицо с темными кругами под глазами и множеством сальных капелек пота, портивших кожную ткань, пока глядел в лицо, уставившееся на него в смертном ужасе, страх нарастал в нем, тяжелел и нарастал еще.

– Выглядишь совсем неплохо! Уж сколько времени думали, что так-таки с тобой расстанемся. Ну а теперь точно знаем: ты идешь на поправку.

– Мне нужно, чтобы ты меня уколол, Тони. Я дам тебе двадцать долларов.

Пятьдесят. Я дам тебе пятьдесят долларов.

– Рой, пожалуйста, – сказал Тони, возвращаясь к стулу.

– Будь только у меня моя пушка... – всхлипнул Рой.

– Не нужно так говорить, Рой.

– Я бы разнес себе вдребезги мозги. Но сперва прикончил бы тебя, маленького хренососа.

– Ты жестокий человек, Рой. И я совсем не обязан выслушивать твои оскорбления. Я сделал для тебя все, что мог. Все мы сделали, что могли. Мы сделали все, чтоб спасти тебя.

– Прости. Прости, что я тебя так назвал. Что ж тут поделаешь, если ты голубок, ты ведь не виноват. Прости. Пожалуйста, сделай мне укол. И получишь сто долларов.

– Все, ухожу. Если и вправду понадоблюсь, звони.

– Не уходи. Я боюсь оставаться с ней наедине. Погоди. Прости меня.

Пожалуйста.

– Ну ладно. Забудем об этом, – проворчал Тони, присаживаясь.

– Жуткие у него глаза, у вашего доктора Зелко, – сказал Рой.

– Что ты имеешь в виду? – вздохнул Тони, опуская журнал.

– Радужную оболочку, ее ведь нет. Только два круглых черных шарика, словно пара дробинок крупной картечи. Не выношу их.

– Не такими ли дробинками угодили в тебя?

– Нет. Будь то крупная картечь, сейчас бы от меня так смердило, что мой гроб поднялся бы из могилы. То был номер семь с половиной. Когда-нибудь охотился на птичек?

– Нет.

– Между нами не было и двух футов. Несколько штук попало в ремень, а главная порция досталась мне. Он казался таким безобидным дурачком, что я даже не поднял пистолета. Казался таким безобидным, что я просто не мог поверить. И он был белым. Короткий его дробовик тоже казался таким безобидным и нелепым, что я не мог поверить и в него. Будь он нормальным мужиком с нормальным пистолетом, может, я бы и вскинул свой револьвер, но я просто держал его у бедра, а он, даже когда стрелял, казался таким безобидным...

– Не хочу про это слушать. Не рассказывай мне про это.

– Ты сам спросил. Ты же спрашивал про дробь, разве нет?