Новые центурионы

— Сто двадцать седьмой будет на западной, — сказал он. — А четные номера всегда на восточной и южной стороне.

— И что, так по всему городу?

— По всему, — рассмеялся Гэллоуэй. — Разве тебе никто о том не говорил?

— Нет. А я всякий раз искал номера по обе стороны. Ну и тупица!

— Иногда начальство забывает упомянуть об очевидном. Но коли у тебя хватает духу признать, что ты ничего не знаешь, — учиться будешь быстро.

Кое для кого хуже нету, чем выказать, что им что-то невдомек.

Гэллоуэй не снял еще ноги с тормоза, а Серж уже выскочил из машины. Он взял с заднего сиденья свою дубинку и просунул ее в специальную петлю слева на поясе. Он обратил внимание, что напарник оставил дубинку в машине, но интуиция подсказывала Сержу, что лучше уж ему пока строго придерживаться инструкций, а инструкция гласила: дубинку носи с собой.

Дом представлял собой одноэтажное поблекшее розовое строение.

Создавалось впечатление, будто в восточной, и старой, части Лос-Анджелеса поблекнуть успели чуть ли не все дома. На узких улочках Серж заметил много пожилых людей.

— Входите, входите, джентльмены, — сказала, гнусавя, морщинистая старушенция с перевязанными ногами и в платье тусклого оливкового цвета.

Они взошли один за другим на крошечное крылечко и продрались сквозь заросли из комнатных папоротников и цветов. — Сюда, сюда, — улыбнулась она, и Серж с удивлением обнаружил, что у нее полон рот зубов. В том, что они у нее свои, не возникало сомнения. В ее возрасте совсем не грех остаться и вовсе без зубов. Шея ее обвисла под тяжестью толстого зоба. — Не так уж и часто по нынешним временам приходится нам встречаться с полицией. — Она опять улыбнулась. — Раньше мы знали любого полицейского из участка, что на Бойл-хайтс. Когда-то я даже помнила кое-кого из них по именам, только они, пожалуй, уже свое отслужили.

Акцент ее напомнил Сержу Молли Гольдберг, и он осклабился, но тут же заметил, что Гэллоуэй, усевшись в дряхлое кресло-качалку перед аляповатым и давно потухшим камином, кивает старушке с серьезным и рассудительным видом. Серж учуял запах рыбы и цветов, духов и плесени, к ним примешался запах печеного хлеба. Он снял фуражку и присел на бугорчатый потертый диван, поверх которого накинут был дешевый «восточный» гобелен. Чтобы меньше кололи сломанные пружины, догадался Серж, ощутив их собственной спиной.

— Меня зовут миссис Уоксман, — сказала старушка. — В этом доме я уже тридцать восемь лет.

— В самом деле? — сказал Гэллоуэй.

— Могу я вас чем-нибудь угостить? Может, выпьете по чашечке кофе? Или отведаете кекса?

— Нет, благодарю, — ответил Гэллоуэй.

Серж покачал головой и улыбнулся.

— Когда-то летними вечерами я любила прогуляться до полицейского участка и поболтать с дежурным. Работал там один еврей, звали его сержант Мелстайн. Слыхали о таком?

— Не приходилось, — сказал Гэллоуэй.

— В то время Бруклин-авеню была великолепна. Посмотрели бы вы тогда на Бойл-хайтс! Здесь жили лучшие семьи Лос-Анджелеса. А потом сюда начали переезжать мексиканцы, и люди ударились в бегство и двинулись на запад. Ну а теперь здесь с мексиканцами остались лишь старые евреи вроде меня. Что вы думаете о той церкви, что вниз по улице?

— О церкви? — переспросил Гэллоуэй.

— Ах! Вы вовсе не обязаны отвечать. Я знаю, вы ведь на работе.

Старушка понимающе улыбнулась Гэллоуэю и подмигнула Сержу.

— Они осмеливаются называть это синагогой, — сказала она ворчливо. — Нет, как вам это понравится? Надо же!

Серж мельком взглянул через окно на залитую светом Звезду Давида над Первой еврейско-христианской синагогой на углу Чикагской улицы и Мичиган-авеню.

— А видите, что там вон, напротив? — спросила старушка.

— И что же там? — поинтересовался Серж.

— Объединенная мексиканско-баптистская церковь, — ответила та, победно кивнув белой как мел головой. — Я знала, что так случится. Я твердила им про это еще в сороковые годы, когда они кинулись переезжать.

— Кому говорили? — спросил Серж, весь внимание.

— Мы сумели бы жить вместе с мексиканцами. Иудей-ортодокс все равно что мексиканец-католик. Мы могли бы жить бок о бок. А теперь взгляните, что мы имеем. Крещеные евреи — это ужасно. Иудеи-христиане? Не смешите меня. Или мексиканцы-баптисты! Видите, как все перемешалось и перепуталось? Теперь нас осталась лишь жалкая горстка стариков. Я и за ограду уже не выхожу.

— Я было подумал, что вы вызвали нас по поводу миссис Хорвиц, — сказал Гэллоуэй, повергнув Сержа в еще большее замешательство.

— Да, все та же история. На свете нет человека, который поладил бы с этой особой, — сказала миссис Уоксман. — Она болтает всем подряд, что ее муж держал мастерскую лучше, чем была у моего Морриса. Ха! Мой Моррис — это же часовых дел мастер. Понимаете ли вы, что это значит? Часовщик — золотые руки! Творец, а не какой-то там жалкий халтурщик!

Старушка встала и принялась сердито жестикулировать посреди комнаты.

Тонкая струйка слюны незаметно для нее скатилась с угла изборожденных морщинами губ.