Новые туфли хочется всегда

Пристальный взгляд мамы. Этот ее пристальный взгляд я помню с детства. «Доброе утро, сын!» – говорила мама, целовала меня и смотрела пристально и нежно. По ее взгляду я понимал, что меня ждет сегодня много приятного и интересного. Мама часто предпочитала не говорить, а смотреть. До сих пор не знаю: то ли это была ее уловка, то ли действительно ей проще было говорить глазами. Голос мамы звучал очень тихо и мягко, будто бы ей было неловко говорить о таких пустяках. И еще по ее голосу могло показаться, что она слабая. А раз так, то к ее словам можно особо не прислушиваться. Можно не придавать значения ее словам. У людей возникало такое искушение. Но думать так было большой ошибкой. Потому что, если не следовало молниеносной реакции на мамины слова, то она начинала смотреть. Хорошо запомнил, как один официант начал от маминого взгляда заикаться и потом так и не смог остановиться. Вот и на меня в раннем детстве мама чаще смотрела, видимо, чтобы не вводить голосом в заблуждение. Я считал это нормальным – говорить без слов. О чем-то важном. И мои родители в процессе воспитания много и успешно молчали вместо говорения. Не то чтобы меня растили в полной тишине, но всё же…

Мне рассказывали сказки и читали вслух книжки. Помню, как внутри всё дрожало и захлебывалось от восторга, потом замирало и леденело и снова рвалось на подвиги и в бой. Вслух мне читала мама. Это благодаря ее голосу и интонациям я не просто слушал, а проживал каждую страницу каждой книжки. Отец вслух мне не читал. Он приносил книгу из библиотеки и, будто между прочим, бросал: «Взгляни, это может быть тебе интересным». Я честно открывал книжку, начинал читать и заканчивал. На второй или третьей странице. Вкладывал закладку и усилием воли закрывал книгу. Вовсе не потому, что было не интересно. Мне было очень интересно, но я выжидал. Мама бросала равнодушный взгляд на книгу и смотрела, на какой странице закладка. На следующий день опять проверяла закладку, а на третий день приходила вечером ко мне в комнату и начинала читать.

Конечно, я слишком утрирую, говоря, что меня воспитывали молча. Общались со мной достаточно. Правда, родители редко говорили серьезно – они больше шутили. Негромко и очень тонко. Посторонний человек легко мог принять всё за чистую монету, а мне, сначала чтобы выжить, а потом – чтобы жить в радости, очень быстро пришлось научиться слышать то, что говорят паузы между словами, читать то, что написано между строк, и говорить с подтекстом.

Говорили родители много и содержательно, но внутри меня сильнее всего отпечаталось именно их молчание, богато наполненное смыслами и эмоциями. Я привык к тому, что можно общаться без слов. Я научился получать от разговоров в молчании удовольствие. Мне было очень комфортно в пространстве, где слова – не главное. И вдруг – девушки.

Совершенно очевидно, что они прекрасно понимали меня без слов, но они не хотели общаться со мной без слов! Выражение словами очевидного они считали необходимым и выставляли блок, если не слышали хотя бы пары-тройки слов. Слов, ничего не значащих, но составляющих, по их глубокому убеждению, важнейший элемент обязательной программы. Ты видишь: она тебя прекрасно поняла. Но нет! Она будет делать вид, что не поняла ничего! Ты ей обязательно словами скажи о том, что она и без слов прекрасно поняла. Только тогда(!) она сделает вид, что всё поняла. Ты ей глазами, может, поэму целую прочел, а ей надо, чтобы ты обязательно сказал слова – пусть «Чижик-пыжик попку мыл», но словами.

Я научился. Очень помогли цитаты. Спасибо маме с отцом – я рос начитанным мальчиком. Хотя мысль говорить не своими словами осенила меня не сразу. Раза три я тужился неслабо, чтобы сочинить своего «Чижика-пыжика». А потом, решив признать собственное бессилие, процитировал что-то из Шекспира. Я ждал, что сейчас меня засмеют. Я был убежден, что все девочки еще задолго до меня прочли все книжки, и Шекспира в первую очередь. А вместо смеха увидел восхищенно блестевшие глаза. И я стал вспоминать. Импровизировать с цитатами. Никогда не готовил их заранее, но в любой ситуации пара русских литературных слов и даже фраз мне всегда на ум приходили. И я с удовольствием цитировал. Со временем до такой степени навострился к месту вставлять цитаты, что прослыл искушенным кавалером. Я решил, что преодолел самое трудное. Еще чуть-чуть, и слава Дон Жуана меня бы настигла. Вместо славы Дон Жуана меня настигло непредвиденное – серьезные отношения.

Мне так сказали, честное слово! Она мне сказала, что у нас с ней серьезные отношения. Сам бы я в тот момент до такого еще не додумался. Девушку звали Марина. Я ей понравился. Она напросилась ко мне в гости. Ходила по квартире и что-то складывала в уме. Было видно, что ей не хватает блокнота, чтобы записывать и зарисовывать. «Эта квартира требует серьезного осмысления», – так можно было бы прочитать выражение ее лица, когда она со мной прощалась. Марина не стала откладывать выводы в долгий ящик и всё решила сама. Она сообщила мне и всем нашим знакомым, что у нас с ней всё серьезно.

Непосредственно в тот момент я никаких неприятных ощущений не испытал, а потому сотрясать воздух опровержениями не стал. Ну, серьезно, так серьезно. Чем мне это, собственно, грозит? Главное, она сама всё говорит, а мне можно молчать. Но не тут-то было. Однажды совершенно непреднамеренно я не ответил ей на какой-то вопрос. Марина принялась выяснять: почему? Я растерялся. Не потому, что не смог ответить. Отнюдь. Ответа на ее вопрос в природе не существовало вовсе. Это я понимал очень хорошо. Растерялся потому, что понял: цитаты в данной ситуации не помогут. Вся литература тут бессильна. Даже та, которую я еще не постиг. Мое совершенное и единственное оружие в данной ситуации не действует. Открытие оказалось не из приятных, скажу я вам.

Марина же не унималась. Она самоотверженно строила наши отношения, на каждом шагу что-то со мной выясняя. Так я задумался, верно ли Марина понимает, что есть «серьезные отношения»? Мне эти её экзерсисы – выяснения отношений – давались трудно. Очень трудно. Я чувствовал собственную никчемность и полное бессилие в этих сценах. Марина «тренировала» наши чувства с упоением. Я видел счастье в ее глазах. Будто она с детства мечтала вырасти, найти парня и до смерти довыяснять с ним отношения. До смерти парня, конечно. Когда я увидел такую картинку в ее глазах, я понял, что к чему-то настолько серьезному пока не готов. Как честный человек, раздумавший жениться, я стал думать, как об этом сообщить Марине.

Решения придумать я не мог. Довольно долго. Марина сама мне помогла. Она в очередной раз попыталась вывести меня на чистую воду, чтобы потом милостиво простить. Кажется, сыр-бор разгорелся из-за того, что я куда-то опоздал на полторы минуты. Вдруг я вспомнил, как в моем детстве мама могла неубедительно говорить, но при этом совершенно недвусмысленно и весьма категорично посмотреть, и попытался столь же однозначно посмотреть на Марину. Она замолчала. Сказала: «Сам дурак!» – и убежала.

Мне было шестнадцать лет. Я начал учиться выяснять отношения с использованием слов. Учился этому долго. И не всегда успешно. Я бы сказал, что до сих пор не научился, как показало сегодняшнее утро.