Новые времена - новые заботы

Скоро головная машина нырнула под сень развесистых берез защитной полосы. Вблизи березы казались поскучневшими, их листочки сильно припудрены пылью. Но за березами показалось… просторное поле рослой, веселой пшеницы.

— Вот же хлеба! — живо воскликнул москвич.

Машина остановилась. Высокий гость поспешно вышел из нее, быстро зашагал к пшеничному полю.

Директор совхоза нагнал его, заговорил торопливо, словно боялся, что не успеет всего высказать:

— Это не самая лучшая у нас… Есть и погуще.

Москвич остановился у кромки пшеничного поля, обеими руками обхватил стебли пшеницы, свел их вместе. Крупные колосья сразу ощетинились, словно бы обиделись на такую бесцеремонность.

Секретарь обкома и другие товарищи, вышедшие из второй машины, молча любовались гордо стоящей пшеницей.

— А теперь, Григорий Федорович, — повернулся москвич к директору совхоза, — рассказывайте… — Он отпустил пшеничные стебли, они разомкнулись и, плавно покачиваясь, быстро успокоились. — Расскажите, почему при общем бедствии в области с урожаями здесь выросла отличная пшеница? Выкладывайте все секреты, — улыбнулся он.

Григорий Федорович смутился, ответил не сразу. Сначала провел широкой ладонью по бритой голове, наконец заговорил:

— У нас агроном достаточно опытный… Все же двадцать лет в совхозе, в одном хозяйстве. Поля он хорошо изучил, самые надежные приемы применяет. В нашем хозяйстве урожаи всегда повыше, чем у соседей…

— Нет, нет, вы не просто об урожаях вообще, — перебил его москвич. — На других ваших полях, которые вы сами нам показывали, тоже не очень-то густо намолачивают — центнеров по десять, не больше. А здесь сколько будет?

— Мы определили по двадцать одному центнеру с гектара.

— Вот видите! В чем же секрет? Почему не на всех полях так?

Григорий Федорович как-то виновато посмотрел на секретаря обкома, опять заговорил об опытности их агрономов. По всему было видно, что ему не хочется выдавать какой-то важный секрет, потому он и мнется, уходит от прямого ответа.

Но москвич все точнее и конкретнее ставит вопросы. И наконец задает такой, на который ответить общими словами, как это делал Григорий Федорович до сих пор, нельзя. Он спросил:

— Что на этом поле сеяли в прошлом году?

Григорий Федорович смущен совершенно. Глаза его смотрят в сторону, на лесную полосу. Он снова погладил ладонью свою бритую, коричневую от загара голову и наконец сокрушенно произнес:

— Неудобно говорить, но здесь был чистый пар. Нынче по чистому пару пшеницу сеяли…

— Что ж тут неудобного? — усмехнулся москвич.

— Так фактически чистые-то пары в нашей области запрещены. — Григорий Федорович глянул на секретаря обкома.

— Как и в других областях Сибири, у нас направление на пропашную систему земледелия, — ответил секретарь обкома. — Ставка на занятые пары…

— А еще есть у вас посевы по чистым парам? — спросил москвич.

— Есть… У нас на каждом отделении по одному полю севооборота отведено под чистые пары, и нынче по парам сеяли около девятисот гектаров.

— А на остальных отделениях урожай по парам каков?

— Самая хорошая пшеница на Южном отделении, — ответил директор. — Там думаем намолотить побольше тридцати центнеров с гектара.

— Так это же как на Кубани! — воскликнул другой москвич — заместитель министра сельского хозяйства.

А Григорий Федорович словно бы хочет снять впечатление, произведенное его сообщением об урожае по чистым парам. Он говорит, что чистые пары особенно резко выделяются урожаями только в засушливый год, когда же погодные условия благоприятны для урожая, тогда разница в намолотах по пару и хорошей зяби не так заметна.

— Но все же есть, — возражает ему секретарь обкома.

— Центнеров на пять-шесть с гектара, — это и в самый лучший год бывает, — соглашается Григорий Федорович. — А вот нынче на парах урожай в три раза выше, чем на самой лучшей зяби, потому что лето сильно засушливое.

А москвич, повернувшись к секретарю обкома, строго выговаривает:

— Почему же чистые пары под запретом? Как их можно запрещать, особенно тем хозяйствам, которые умеют выращивать вот такие урожаи даже в засуху? — кивнул он на присмиревшую пшеницу. — Разве можно выбрасывать такое сильное оружие из своего арсенала? Ведь последствие пара сказывается на урожае не один год. Так ведь? — повернулся он к директору.

Григорий Федорович, как видно, совсем осмелел. Протянув руку в сторону пшеницы, воскликнул:

— Вы только посмотрите! Ни единой соринки на полосе! А это же гарантия высокого урожая и в будущем году, и в последующие.

На лице секретаря обкома недоумение. Видимо, ему в диковинку получать нечто вроде выговора от москвича за чистые пары. Ведь они в те годы действительно были под запретом! И не только в их зоне, но и во всей стране. Он счел нужным напомнить об этом высокому гостю. Но теперь уже тот ушел от решительного ответа.

— У нас кое-где пары превращали в место для разведения сорняков, — сердито выговаривал он. — Нарастает на них всякая трава, по ней скот пускают пастись и рады, что выход нашли. А сорняки успевают обсемениться, засоряют поле. Кому нужны такие пары? С такими надо нещадно бороться!