Новый Белкин (сборник)

– Понимаете, я не могу думать об отвлеченных проблемах, проживая в одной квартире с матерью моей жены. Эта проблема для меня сейчас важнее, чем переустройство державы.

– Я понял, это такая шутка! Это юмор! Ах-ха-ха. Это смешно. А все-таки?

Сун был, по-моему, несколько даже рад, что спихнул на меня такого неуемного собеседника. По всей видимости, ему уже пришлось с утра отвечать на все эти вопросы. Он тихо подливал нам чай, старательно переводил и посмеивался. Сюй решил остановиться у него на целых две недели, и, наверное, мой начальник предвидел нелегкие для себя дни. Он не так уж давно спровадил с моей помощью Ивана с Пань Пэном, а тут на его голову свалился этот старик.

Я сказал, что, как бы там ни было, моя страна уже сделала свой выбор, и пошел «необратимый процесс». Гораздо интереснее в данной ситуации услышать мнение мистера Суна как представителя нации, начавшей перемены, но не отказавшейся от коммунизма. Мистер Сюй посмотрел на мистера Суна. Но, как оказалось, в Китае тоже умеют играть в переводного дурачка, потому что Сун, как будто неожиданно вспомнив, сказал:

– Кстати, дед мистера Сье Эргая был одним из основателей Общества советско-китайской дружбы. Я не говорил вам об этом? Его дед встречался с председателем Мао.

Продал, змей. Для диссидента Сюя это должно быть просто потрясающей удачей – взгляды на перестройку внука самого что ни на есть коммунистического дедушки. Это войдет в книгу.

Меня спасла женщина. Меня спасло то, что в дверь позвонила удивительная женщина, которую звали Монгэ Цэцэк.

Монгэ Цэцэк по-монгольски значит – серебряный цветок.

Уральский сказочник заставил Данилу-мастера вытесывать цветок каменный, среднеазиатское воображение сотворило желтый цветок – Гюльсары, или, может быть, в этом случае просто сыграло свою роль красивое звучание слова, ставшего женским именем. На Алтае и в Туве ограничились просто именем Чечек – цветок. Вообще-то сравнение женщины с цветком или цветка с женщиной довольно банально, сколько их было – всяких Розалий, Флоринд, Маргарит. Но мое воображение было натренировано бесконечными полетами на облаках пара из труб электростанции. И оно было потрясено картиной серебряного цветка. Цветка, покрытого инеем, схваченного утренним заморозком, когда из самого сердца пустыни Гоби начинают дуть осенние ветры. Это – сказочный белый цветок, лепестки которого застыли в своей хрупкости.

Все-таки парижская жизнь кого угодно сделает джентльменом, даже китайца. Сюй отложил свой блокнот до лучших времен и вел себя comme il faut. По крайней мере, слез со своего любимого конька, отложил беседу со мной на потом и обратил все свое внимание на гостью.

Да, что ни говори, было на что обратить внимание. Серебряные лепестки, благородное чернение.

Я никогда до этого не встречал монголок. Монголов – да, видел. У отца был один аспирант из Монголии, он сажал меня на колени, я оказывался в крепком и уютном незнакомом запахе аспиранта и слушал, как он мне что-то поет. Я слабо его помню, но никакого сравнения с серебром он не выдерживал, можно скорее придумать что-то золотое на конской упряжи, потертое в далеких походах, покрытое навсегда конским потом, пахнущее бараньим салом, залоснившееся и гладкое. Но серебро, серебро – это совсем-совсем другое.

Серебряный цветок, повторяю, – это бодрящий осенний ветер на выжженных холмах, чистый от утреннего холода горизонт, лед на каменистом дне ручьев, лепестки, дрожащие от мягкого топота табуна коней. Никаких лунноликих красавиц, златокудрых дев, смуглых дикарок. Никаких зеленых, желтых, голубых, карих, серых глаз. Никакой чепухи – только черное чернение и серебряные, схваченные морозом лепестки.

Это невозможно ни с чем спутать. Широкие пояса и тяжелые подвески с нашитыми дореволюционными рублями звенят по-особенному, – звук мягкий и легкий. Монеты шевелятся при каждом движении, трутся и ударяются друг о друга. Сидя у очага, отвернув лицо от пламени, она бросает на тебя незаметный, мгновенный взгляд, но монеты выдают. Серебряный взгляд, серебряный вздох. Монгэ – это еще и деньги, монеты.

Монгэ Цэцэк – это когда совершенно невозможно стоять на этой кухне в старой шерстяной безрукавке и пожелтевших джинсах, когда с ужасом вспоминаешь, что давно не мыл голову, что даже те несчастные десять баксов, которые ты получил от Ивана месяц назад, ты отдал жене. Зачем?

Старик уже заканчивает длинную улыбчивую фразу по-китайски и указывает на Суна – Сун Ганду, – уже Сун кивнул головой, и сейчас они будут объяснять ей присутствие в этой квартире длинного, бедно одетого русского мистера, – а это, мол, наш помощник китайца. Она может даже спросить, сколько в месяц стоит Суну его помощник.

Сун перешел на английский:

– Это мой хороший друг Сье Эргай. Мы вместе работаем. Он также учится в университете на китайском отделении.

– Как интересно! Здравствуйте! Ни хао!

– Ни хао, ни хао! Жэньши ни во хэн гаосин! – Да, я действительно очень рад познакомиться с ней.

– Вы прекрасно говорите по-китайски. – Ладошка, серебряные лепестки.

– Что вы, мой китайский совсем никуда не годится.