Новый Белкин (сборник)

Сны еще не успели забыться, и так интересно лежать и наблюдать, как одна действительность уступает место другой. Эта красивая женщина, которую я только что видел, этот город – только в городе живут такие женщины, – а с другой стороны заснеженные верховья реки Баян-суу, где мы сегодня заночевали с Колькой в избушке. Город каждую ночь забирает меня, а потом я снова возвращаюсь в свою тайгу. Как будто делят меня, борются за право обладать моим сознанием, а я лежу и жду, чем это все закончится. Это заканчивается тем, что я расстегиваю спальник, потому что сегодня моя очередь дежурить, и еще из-за того, что никак невозможно проспать сегодняшнее утро. Настоящее сегодняшнее утро, потому что завтрашнего нет.

Говорят, что, когда младенец покидает матку во время родов и оказывается на своей родине, то он испытывает первый в своей жизни стресс. Я сажусь на нарах и ударяюсь головой о низкий потолок – маленькая родовая травма. Ищу на ощупь одежду, развешенную над печкой для просушки. Холодно. Избушка к утру сильно выстывает, тепло уходит, остается только какая-то сырость, запах мокрой шерсти, спящих людей, но температура, конечно, выше, чем на улице, гораздо выше. Снаружи сейчас, наверное, под сорок.

У меня, в отличие от всех этих младенцев, никаких стрессов – я оказываюсь на том гусиане, который выбрал для себя сам. Стоит толкнуть обитую войлоком дверь и вдохнуть на улице пахнущий снегом воздух, и я понимаю, что не ошибся в своем выборе.

Морщатся от холода звезды, мигают. Некоторые из них горят на ветвях неподвижных елок и лиственниц. Я набиваю котелки немнущимся, деревянным снегом, вешаю их на таган и развожу под ним костер. Потом возвращаюсь в избушку, зажигаю керосиновую лампу и растапливаю печку. Сначала горит сорванный с крыши кусочек рубероида, истекает расплавленным гудроном, и в избушке начинает пахнуть асфальтовым, городским летом. Потом схватываются лучинки, которые наколоты с вечера, и вся топка заполняется дымом, а я сижу на корточках и подсматриваю в дверцу печки.

От асфальтового запаха просыпается Колька и курит, лежа в спальнике, ожидает, пока нагреется воздух. Кольке за сорок, сильный и беззлобный – он идеальный напарник в тайге. Да и характерами с ним сходимся. Психологическая такая совместимость, – это тоже важно. Поэтому с ним легко ладить и в походе, и дома, на кордоне. Он у нас начальник – старший госинспектор лесничества.

На кордоне живут две семьи и один холостяк. Холостяк – я. У Кольки с Юрчиком семьи. Два раза в год нам подвозят продукты и солярку, правда, не на кордон, нам приходится ездить за двадцать пять километров к тому месту, где заканчивается дорога. Каждый ведет в поводу еще одну, а то и двух заводных лошадей с грузом. За неделю все перевозим. У всех своя скотина, у меня тоже корова Ласточка и телка. Когда Ласточка отелилась и я нашел ее в кустах, в черемo’шнике, стоящую около мокрого, только что родившегося теленка, то даже оглянулся – вдруг здесь где-то висит трубка Сталина.

Кордон стоит в долине широкой и быстрой реки, окруженный сосняком. Долина зажата между горами – райское такое местечко для того, чтобы ни о чем не думать. Юрка смотался сюда из Питера, Колька из Бийска – в общем, резервация такая получается для сбежавших из города романтиков-ископаемых, убогих людей.

Хорошо мне здесь жить – вся моя городская жизнь отодвинулась на три тысячи километров, съежилась в одну маленькую точку где-то на западе, в той стороне, где Москва. Там осталась куча людей, которые знали меня и составили обо мне определенное мнение. Мощный такой буфер теперь между нами – три тысячи километров. И людей мало кругом.

Печка начинает гудеть, дрова занялись и потрескивают, на полу начинают плясать красноватые отблески. Сейчас воздух быстро нагреется, правда, избушка старенькая, сыроватая, быстро выстывает, под нарами растут какие-то бледные древесные грибы. А все равно после ночевок у костра эта изба кажется роскошью. Расслабляешься полностью. Вот сейчас тепло станет, и уходить тяжелее покажется, это всегда так. Стоит где отогреться – сразу корни начинаешь пускать.

Колька приподнялся на локте и поскреб голову.

– Сегодня мыши сильно бегали, шурудили всю ночь. Одна зараза прямо по голове пробежала.

– А я не слышал ничего, спал.

– Кого тебе слышать, тебе, молодому, поди, бабы снятся. Конечно, ничего не слышишь. А мне вот, парень, какая-то галиматья всю дорогу снится. Сегодня, главное, будто стою под деревом и смотрю на сову. Ага, потом, значит, сова слетает с ветки – и за птичкой, ну, за небольшой птичкой такой. А эта птичка от нее. От нее и раз, – мне прямо между ног. Да так больно, я даже проснулся. – Колька откашлялся. – Вот к чему такой сон может быть, а? Как считаешь?

– Тувинцев задерживать будем, и в перестрелке тебе отстрелят кое-что, – отвечаю.

– Нет, я думаю, может, к старости? Наверное, пора мне переезжать отсюда куда-нибудь, где цивилизации побольше, где люди живут. Вот, Серега, почему ты на озере с Костоцким не остался работать, а? Там все-таки не такая глушь, как у нас.