Новый Белкин (сборник)

«Стена его построена из ясписа, а сам город подобен чистое золото, подобен чистому стеклу <...> И двенадцать ворот как двенадцать жемчужин. Видишь, в главных воротах стоит ключарь Петр и приветствует нас?

– Сам ты Петр – ответил Киджана (обаятельный африканец всегда таким манером срезал своего многоученого друга, когда тот не мог разгадать его хитрых загадок. – А. Н.) – У изгороди стоит слоненок Такунда и машет хоботом!»

Да не все ли равно, апостол или слоненок, Откровение или миф затерянного на черном континенте малого племени? Не все ли равно, в каких декорациях предстанет блаженное пространство (каждый увидит то, что грезилось ему в здешней жизни, то, что соответствует его «культурному» опыту), если песенка спета до конца, земное бытие взяло да свернулось, а вместе с настоящим исчезло любое – по определению, гадательное и требующее от тебя усилий – будущее? Чего хотели симпатичные – сохранившие человеческие свойства – персонажи Успенского и, в первую очередь, его главный герой, лучше прочих разобравшийся в том безумии, что удачно совместило в себе фашизм, коммунизм и постиндустриальное общество потребления? Жить они хотели. Жить на земле. И по человечески. А не в раю, где нет ни забот, ни хлопот, ни голода с холодом, ни ментов с бандитами, ни экономических кризисов со стихийными бедствиями, ни кариеса с простатитом, ни семейных ссор, ни несчастной любви, ни предательства друзей, ни чернейших депрессий, возникающих от постоянного лицезрения тотальной дури... – одна только телерекламная благодать.

Хотеть не запрещается. Даже бороться до поры до времени с ощутимой, но таинственной неправдой кое-кому удается. (Впрочем, с сомнительными – на текущий момент – результатами. Но ведь придет же когда-нибудь настоящий день! Но ведь не может эта туфта длиться вечно!) Даже скумекать, что же все-таки творится на одуревшей земле, можно – хранимый судьбой (ангелом и демоном) и потому получающий надлежащие подсказки Мерлин к финалу повест вования вполне уясняет, какой именно судьбоносный эксперимент проворачивают новейшие хозяев планеты. Только что из того?

Во-первых, передать нашему умнику свое знание некому. Тяга к сотворению кумиров, привычка уповать на всемогущего дяденьку-волшебника, уверенность в том, что правды то ли вообще нет, то ли добиться ее невозможно, одичание (утрата способности помнить и мыслить) слишком глубоко внедрились в людские души. Борцы с бесчеловечной системой в этой системе выросли и ее ядами вскормлены. Ничего, кроме бегства от свихнувшейся цивилизации, молодым героям Мерлин предложить не может. (Между тем пока сам он пребывал в многолетнем комфортабельном затворе, не желая знать, что еще выкинет разлюбезное человечество, настоящая беда и пришла. Славное дело эскапизм, да только совесть по выходе на свет трещит, как башка с похмелья.) И не только потому, что племя младое так уж плохо (далеко не всех юнцов отрава до конца проняла – как, впрочем, и не всех представителей иных генераций). Но и потому что, ответив на вопрос кто виноват? (да все-все-все, если вдуматься – от олигархов до готовых хамкать любую жвачку пролетариев, не говоря уж об интеллектуалах-гуманитариях, без которых аннигиляцию мозгов провернуть бы не удалось), Мерлин решительно не знает, как отвечать на следующий, стоящий в заголовке другого известного романа. И не только Мерлин, но и автор.