Новый Белкин (сборник)

Прилепин – фигура медийная. Не такая медийная, как Дмитрий Быков или Юлия Латынина, но те и по природе своей «медийщики», «писатели на случай». Прилепин похож на «писателя всерьез», и его медийные речи мало совпадают с его писательской сутью. Парадокс в том, что зачастую причисляемый к «новым почвенникам» и названный однажды «Горьким нашего времени», медийно-биографический патриот Прилепин по стилистике своей очевидный «западник» и шестидесятник. Рассказы с коротким дыханием, рубленые фразы и энергичные диалоги вольно или невольно выдают свое происхождение: они родом из классической американской журналистики, из Хемингуэя, отчасти из Довлатова. Впрочем, Довлатов веселее, Прилепин относится к себе слишком серьезно и шутки у него не очень получаются. Но биографически и профессионально они сродни, – ноги растут из газетной журналистики и американской прозы: экономия формы, скупой и мужественный «телеграфный стиль», неоднократно и успешно опробованная позиция писателя – «репортера жизни». «Жизнь и поэзия», то бишь жизнь и проза должны составлять одно, автор – не наблюдатель, не «рассуждатель» и не демиург, автор – активный и непосредственный участник этой жизни и герой этого сюжета. В известные моменты такая позиция востребована, и писатели-репортеры оказываются на гребне волны. И в этом смысле Прилепин действительно «Горький сегодня», разве что Горький 1900-х, и без романтических красивостей. Горький с романтическими красивостями – это «социально близкий» Прилепину Шаргунов. А у Прилепина взамен «море – смеялось» другая фишка. Опять же, неожиданная в свете все той же медийно-биографической репутации. Вот характерный пример:

Актер Константин Львович Валиес был старый грузный человек с тяжелым сердцем... Он не мог утаить свою беззащитность, и эта беззащитность смотрелась как белый голый живот из-под плохо заправленной рубашки.

...Мы были плавны, как бутерброды, намазанные теплым сливочным маслом. С нас оплывало, мы облизывались, подобно псам, съевшим чужое... На улице мы застали дождь, и я размазал его по лицу, а черноголовый поселил в волосах. Волосы его стекали по щекам.

Какой-нибудь Олеша поставил бы за этот «белый живот» и за эти оплывающие бутерброды «4 с плюсом», но в целом – да, еще одна группа писателей-газетчиков: прозаики «Гудка», южнорусская школа. Какое уж тут почвенничество... Катаев и прочие «левантийцы», у которых Прилепин позаимствовал всю эту «жирную» зрелищность, равно как и придумавший «южнорусскую» («юго-западную», – так точнее) литературу Виктор Шкловский (и это он, сам того не ведая, «подарил» Прилепину интонацию, строй фразы и собственно монтажный принцип склеивания слов) – концептуальные «западники». Зрелищная метафорика нужна была тому же Олеше для создания некой условной фабулы, Шкловский в принципе выводил свой «Юго-Запад» из освоения экзотической сюжетики. Зачем вся эта откровенно заимствованная «жирность» Прилепину в его малосюжетных рассказах или плоских публицистических романах по газетным историям? Наверное, затем и нужна – для оживления фанерных конструкций. Что бы там осталось без этого «беззащитного белого живота» и «оплывающих бутербродов»? Агитка, газетные анекдоты, сам автор и несколько персонажей, живых только в силу своей, медийной опять-таки, узнаваемости.