Новый дом

Туту садится на лошадь Гассана и хватается за седло. Туту сидит на лошади так, как будто бы она всю свою жизнь не слезала с коня. Длинные стремена болтаются, а маленькие босые ноги бьют по седлу и подгоняют лошадь.

— Но-но-но, Кяриш, но-но-но!

Кяриш послушно бежит рысцой, за ним едет Сатья-баджи и рядом большой, загорелый Гассан.

— Эй-эй-эй! — кричит Туту. — Эй-эй-эй, мы приехали!

Во дворе на зеленой траве уже барахтаются ребята. Они ждут очереди умываться.

— Едут, едут! — вдруг замечают они всадников. — Едут, едут! — бегут они к лошадям.

— Здравствуй, Сатья-баджи, здравствуй! Эй, Гассан, что привез? Показывай скорей.

— Да подождите вы, дайте доехать! — отбивается Сатья-баджи от загорелых рук. Кяриш осторожно шагает, потряхивая головой и пофыркивая. Он привык к таким встречам, но, очевидно, они доставляют ему гораздо меньше удовольствия, чем Гассану и Сатья-баджи. Кулизадэ вертится у самых ног Кяриша, и Кяриш мордой тихонько подталкивает Кулизадэ.

— Не мешай ты, глупый мальчишка, дай подойти к крыльцу.

Вот доехали. Снимают хурджины. Уводят лошадей. Сатья-баджи идет в дом.

— Ну, рассказывай, Сатья-баджи, рассказывай скорей!

Но Сатья-баджи сначала спрашивает: ей надо знать, как ребята жили без нее почти целую неделю. Бянувша рассказывает.

— Видишь, все было хорошо! — перебивает Кулизадэ. — Ты после еще узнаешь. Ты после спроси учителей. Все было хорошо!

Сатья-баджи покоряется. Она рассказывает все сначала, о том, как они с Гассаном приехали в Баку, как они там делали покупки, как жили в детском доме. Туту на коленях у Сатья-баджи.

— А мне привезла? — тихонько говорит Туту. — А мне привезла мой секрет?

— Ну конечно, — шепчет Сатья-баджи. — Давайте теперь распаковывать хурджин.

И здесь начинается самое интересное. Через минуту на столах и стульях груды вещей. Неужели все это помещалось в двух хурджинах? У ребят счастливые, возбужденные лица. Во дворе уже летает мяч, а в углу комнаты Туту внимательно рассматривает пеструю картинку на мыле Тэжэ. Сатья-баджи теперь свободна: она может умыться и переодеться. Она идет к себе в комнату, а за ней бежит Бянувша.

— Сатья-баджи, Сатья-баджи, я забыла тебе сказать. У нас не все благополучно. Со вчерашнего дня пришла женщина с девочкой и спит в кухне. Говорит — нужно работу, а Пеппо говорит, чтобы подождала тебя.

— Почему же ты думаешь, что это неблагополучно? — спрашивает Сатья-баджи.

Бянувша смеется.

— Да я так сказала, просто, — и бежит назад.

В комнатах пусто. Во дворе на зеленом лугу ковер. На коврах белые скатерти, и дежурные расставляют посуду. Сейчас первый завтрак, и ребята будут сидеть прямо на траве, поджав под себя ноги так, как они сидели у себя дома, так, как еще до сих пор сидят их отцы и матери.

Сатья-баджи умылась, переоделась и уже успела осмотреть весь дом.

— Ты зачем пришла к нам? — спрашивает она в кухне чужую женщину.

Эта чужая женщина одета в грязные лохмотья, и рядом с ней стоит худая черненькая девочка, растрепанная, в длинной юбке, и в ушах у нее большие оловянные серьги. Девочка смотрит на Сатья-баджи как маленький звереныш, и когда Сатья-баджи хочет с ней поздороваться, она цепляется за юбку матери и отворачивается.

— Вай, ханум, сколько голоду, сколько холоду пришлось нам вытерпеть! Возьми дочку, развяжи руки.

Сатья-баджи качает головой. Она знает: девочку надо взять. Надо что-то устроить. Но как? Ни одной свободной кровати, ни одного свободного уголка, ни одной копейки лишних денег.

— Ты армянка? — спрашивает Сатья-баджи.

Женщина посмотрела на Сатья-баджи и на минуту заколебалась.

— Армянка, — сказала она потом, — армянка. Ты думаешь, армяне жить не хотят?

Сатья-баджи заговорила по-армянски.

— Ты говоришь по-нашему? — обрадовалась женщина, — Ты говоришь по-нашему? — И она быстро-быстро заговорила, запричитала, заплакала на родном языке.

Сатья-баджи улыбнулась:

— Так ведь я же сама армянка!

Женщина закачала головой.

— Вай, ханум, не обманываешь ли ты меня? Чтоб армянка жила в курдском доме? Смотрела за курдскими детьми? Не может этого быть!

Сатья-баджи засмеялась.

— Почему не может быть? У нас есть разные дети — и курдские, и армянские, и русские. Вот сама увидишь.

Женщина замолчала, задумалась. Потом вдруг подошла к Сатья-баджи совсем близко, заглянула ей в глаза и тихонько сказала:

— Вай, ханум, сколько горя я терпела! Сколько горя я терпела от курдов! А теперь душа разрывается: не знаю, что лучше, — чтоб девчонка с голоду умерла или в курдском доме жила. Вчера пришли сюда, три дня не ели. Пускай бог-аллах простит за курдский хлеб.

— Послушай, — сказала Сатья-баджи серьезно, — послушай. Жизнь переменилась. Пускай наши дети в дружбе живут.

— Жизнь переменилась, говоришь ты? Конечно, жизнь переменилась, но ведь бог-аллах не переменился, бог-аллах за все грехи накажет.

И женщина снова замолчала. Потом вздохнула, поправила платок на голове и сказала: