Новый год

«Снежочку бы на них — охладить слегка. Ишь, расшумелись». Дед Мороз, ворча в мокрую бороду, свернул в узкий проулок к любимому чугунному мостику, мимоходом удивившись деревьям — такое он видел разве что на картинках. Впрочем, листопад ему понравился — почти как снег.

Набережная в сереющей дымке была спокойна. Ни одного освещенного окна, ни шумной машины, ни человека. Только скрипел цепями огромный подвесной фонарь во дворе. Темно-синий от дождя мостик отражался в тусклой реке, образуя двойную арку такой немыслимой красоты, что Дед Мороз залюбовался на мгновение. Потом хлопнул себя по лбу: «Непорядок какой! Пойдет кто пьяный, глядишь утопнет». Он дунул вниз и по воде потянулась, потрескивая, звонкая корочка льда. Дед Мороз присел на перила, чихнул и, болтая ногами, замурлыкал какую-то новогоднюю песенку. Хорошо, спокойно…

Уютную тишину прорезал дикий визг случайного пьяницы, за неизвестным делом перевесившегося через парапет. Дед Мороз глянул на небо и охнул — опоздал. Как пить дать, опоздал! Он соскочил с перил и, что есть духу, поспешил домой — ведь Новый Год начинается за секунду до пробуждения.

Парень проснулся в третьем часу дня от голодных воплей кота. Щурясь от солнца сыпанул в блюдце горсть «Вискаса», нашел в пепельнице толстый вчерашний окурок, прикурил, затянулся жадно. Утро. И хорошее, необычно приятное утро. Голова не болит (впрочем и пива вчера не пил), холодный, и оттого особенно вкусный чай с вечера налит в чашку, в пачке еще штуки три сигарет. Солнце вон светит вовсю. Солнце… да сколько же сейчас времени? Так и есть, Винды опять изволят висеть, чтобы Гейтса вешали столько раз, сколько виснет его система. Впрочем, бог с ним, со временем.

Парень умылся, поставил чайник, с гордостью полюбовался на кран, не предпринимающий более попыток к бунту. Яичница из двух яиц в булке не подгорела, но пропеклась в меру. После завтрака он сел было за почту, но вскоре, фыркнув, выключил машину — надоело. В кои-то веки хорошее настроение совпало с приличной погодой. Из Брэдбери, сброшенного на пол котом, выпало две десятки, припрятанные со времен постоянной работы и благополучно забытые — значит будет пиво.

Парень вышел из дурно пахнущего подъезда и вдохнул свежий чуть влажный воздух. Такой запах бывает только здесь, в городе, самой ранней весной или осенью — бодрящий, холодный и чуть соленый. Прозрачность воздуха давала четкость взгляда — вернейший признак сентября. Бутылку пива у метро и вперед.

Через «Чкаловскую» и на Каменный остров пешком. Ему нравились эти легкие изящные березовые аллеи. Особенно сейчас, когда в ажурной зелени проглядывали первые желтые пятна. Дуб, по преданию посаженный Петром, еще жил, цепляясь за цепи ограды. У дачи Половцева, когда-то роскошной, теперь заброшенной к нему спустилась белка — оказывается зверьки еще живут в парке. Вспомнилось почему-то, как в детстве с бабушкой ходили кормить лебедей…

Обратно через Большой, по сетке улиц Петроградской стороны. Как хороши в закате огромные красно-серые крыши. Маленьким чудом — пристройка с тоненьким топольком, растущим из растрескавшейся стены. На трамвае — через мост, наслаждаясь неторопливостью движения. Чашечка кофе и эклер в кафе, где когда-то, а впрочем неважно… Домой.

Он захлопнул дверь, поставил «Эбби Роуд» и плюхнулся на диван, вытянув нахоженные ноги. День кончился. Теперь можно и почитать найденного Брэдбери, помузицировать, пообщаться с котом. Или просто поваляться, наслаждаясь покоем и одиночеством… Соседка поскреблась в дверь: «К телефону!»

Звонил старый приятель-музыкант: «Мы тут лето провожая, мимо проходим. Нас много. С портвейном и пивом. В гости пустишь, да?» Они не виделись наверное с год, что не мешало оставаться друзьями. «Надеюсь, вас не два десятка. Адрес помнишь».

Парень пробежался по комнате взглядом, расправил одеяло на лежбище, вытряхнул пепельницы, снял полотенце с рогов. Подстроил гитару, провел по струнам рукой — как звучит, старуха! Два звонка.

Шумная компания ввалилась в прихожую. Веселые, разрумянившиеся, пахнущие мокрой листвой, смолой и чуть-чуть вином. Почти все знакомые. Ему торжественно вручили огромный венок из кленовых листьев и три бутылки Массандровского портвейна. «Господа, снимайте обувь и постарайтесь не наступить на кота!» Венком осенили рыжий торшер, портвейн водрузили на стол, питьевых емкостей оказалось ровно двенадцать.

Легкий трепоток, воспоминания в табачном дыму. Ласковая гитара в хороших руках, родные песни. Как поезд в прошлое. Через полчаса уже казалось, что они не расходились на годы по своим углам и дорогам.

«Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Позабудь об этом счастье, отравляющем миры!»