Новый год по новому стилю

       — Сейчас я на тебя пашу, — поднялась со стула госпожа Вербова. — Двадцать четыре часа в сутки. Валите с кухни с грязными руками. И… Гриша, возьми из шкафа Пашкину старую куртку для Любы. Куртка у нее, небось, розовая.

       Я почему-то вспыхнула. Розовая, ну да… Ну и что? Она — девочка!

       — У нас театральный роман, — выдал с опозданием Гриша, точно впервые был шокирован речью отца. — Мы играли вместе на сцене для чужих детей, когда поняли, что созданы друг для друга.

       — Игрок! Иди за курткой, тебе сказали!

       Отец так двинул сыну рукой в спину, что я очень удивилась, что Гриша не долетел до шкафа пущенной стрелой. Ну разве так можно… Ему не восемнадцать, чтобы вести с сыном себя так распущенно — Гриша взрослый самостоятельный человек. Да еще у меня на глазах, свинство…

       — Сядь! — скомандовала Елена, когда мы остались одни на огромной кухне, которая казалась в два раза больше той, что была в пушкинской квартире.

       Темного дерева — под корицу, шкафчики до потолка, который был метра три, если не больше. Стол, за которым мы сидели, с мраморной столешницей служил, наверное, для скорых перекусов, потому что столовая помещалась у меня за спиной, а за ней были большие стеклянные двери, выходившие, скорее всего на террасу, потому что я увидела, как все пятеро прошли мимо нас за стеклом. Любу держал за руку не Гриша, а старший мальчик, лет десяти.

       — Не переживай. Когда Антон с детьми, я более спокойна за детей, чем когда они со мной. Он с ними, как дедушка, очень осторожен.

       Какая у нее разница с мужем? Лет пятнадцать? Или больше?

       — Я не переживаю, — соврала я, потому что не могла в чужом доме и на чужой кухне сказать правду. — Чем я могу помочь? — спросила, уже стоя на ногах.

       — Сядь! — снова скомандовала Елена, и я снова села. — Сначала выпьем за знакомство!

       — Сейчас даже часу нет… — пролепетала я.

       — А тебе что, за руль? — усмехнулась хозяйка и встала, чтобы вытащить из шкафчика какую-то бутылку. — Собственного изготовления, настойка из черной смородины. Женское лекарство…

       — Да я вообще не вожу… — выдала я с опозданием, заразившись Гришиной тормознутостью в разговоре со старшим поколением Вербовых.

       — Серьезно? — Елена поставила бутылку на стол. — И как ты собираешься добираться в город из Пушкина?

       Я молчала — неужели я должна перечислить весь доступный пушкинцам общественный транспорт?

       — Мы же с Гришей работаем вместе, — выдала я спасительную фразу. Думала, что спасительную.

       Елена поставила рюмку.

       — Так дело не пойдёт, красотка! В Пушкине с ребёнком и без машины ты жить не сможешь. С Гришкой я это обсуждать не хочу. Я сама найму тебе инструктора. И у нас есть старый танк, на котором мы за грибами ездим. Пара новых царапин только украсит Хайлендер, а внутри безопасно. Научишься ездить, заморочитесь с новой машиной. И никаких «но»!

       Какие «но», я даже рта не раскрыла для вдоха, а внутри уже не осталось воздуха. Что он сказал про меня родителям? Ещё до того, как так по-дурацки сделал мне предложение на лестничной площадке…

       — Ну не идиот ли?

       Я вскинула голову — неужели озвучила мысли? Нет, Елена смотрела на экран своего огромного Самсунга.

       — Погляди!

       Теперь на него смотрела я: на Любу, которая сидела вместе с мальчишками на украшенном огоньками багажнике.

       — Похоже, у твоего ни одной извилины нет! Даже пунктиром! Но ты не бойся… Антон там…

       Но Антон Сергеевич был уже здесь. Он чудом не снес стол, когда вдавил в него обе ладони, чтобы вперить в меня взгляд поверх очков:

       — Вот скажи мне, ты — дура? Совсем дура?

       Господи, что я такого сделала… Что Гриша наговорил отцу?

Глава 6.6 "Кто кому два сапога"

       — Антон! — это закричала не я, а Елена Владимировна.

       Я и не могла обратиться к нему по имени. Вообще я только, как рыба, могла хватать ртом воздух. Ноги отказывались разгибаться, и я не встала. Хотя и не смогла бы — Гришин отец совсем навалился на стол и, подскочи я, ужаленная его вопросом, мы стукнулись бы лбами. Определенно!

       — Для тебя это нормально, да? А если к Ульяне побежит, тоже отпустишь?

       — Антон!

       Но Антон жену не слышал.

       — Отстань! — махнул он рукой и смахнул бутылку.

       Я просто чудом ее поймала: сработала материнская реакция ловить все, что падает: одушевленное и неодушевленное. Хотя сейчас бутылка с домашней настойкой казалась более душевной, чем хозяин дома. Он злился — явно — но лицо его при этом оставалось каменной маской: щеки цветом сравнялись с белой бородой.

       — Я не с тобой разговариваю! — прорычал он жене, смотря на меня.

       — Антон, что случилось?

       Елена Владимировна подошла и резким движением руки развернула к себе мужа за плечо. Он встал в позу, но не закричал: по-прежнему рычал львом:

       — Ничего! — и развел руками, чтобы избавиться от руки жены. — Ничего у нас не случилось! Не случилось ничего нового! У меня просто сын дебил, а больше ничего! Абсолютно ничего!

       — Антон! Не при Лизе!

       — Не при ней? — Теперь он обернулся ко мне всем корпусом, а я, действительно как полная дура, продолжала сжимать двумя руками пойманную бутылку. — Да она такая же, как и он. Идиотка!