Новый год по новому стилю

       — А дедушка будет жить один? А кто его тогда кормить будет? — спросила Любаша совершенно взрослым голосом, когда положила в чемодан свою пижаму.

       И я взяла и вынула ее: так не пойдёт. Мы точно сбегаем.

       — Будем приходить и готовить ему еду, — сказала я, судорожно раскидывая те немногие вещи, от которых мы могли безболезненно отказаться, чтобы создать на пустых теперь полках желаемый объем. — И ты будешь ходить с дедушкой за булкой и на площадку играть. Как всегда.

       Как прежде. Но как прежде уже не будет. Никогда. А как по новому — ума не приложу. А что творится сейчас у Гриши в голове, страшно подумать. Об этом я думала и думала, пока собирала с ковра иголки от уехавшей обратно в лес елки. Теперь она нарядная на праздник к нам пришла… Но много радости, увы, не принесла. Как же так? Ведь встретили новый год все вместе. Почти все… По-семейному.

       Люба зевала, но уже был вечер, и уложить ее спать не представлялось возможным. Бедная уже который день без дневного сна. Вынужденно повзрослела.

       — Гриша, Люба зевает, — сказала я в телефон. — Мы сходим в магазин. Купим немного продуктов.

       — Только не тащи ничего. Прошу тебя. Лучше сидите в магазине. Я за вами заеду.

       Пусть будем по-твоему. Все по-твоему, потому что пока я чувствую, что ты прав. Не умом — сердцем, которое начинает учащенно биться от одного звука твоего голоса.

       Только по дороге в Пушкин Люба все равно уснула, надышавшись хвойного аромата. По салону валялись иголки — у Гриши не было времени пропылесосить машину.

       — Люба, не спи… — принялся тормошить ребёнка Гриша, припарковавшись у дома. — Кто будет ёлку наряжать? Я один не справлюсь.

       Кое-как он привёл ее в живое состояние. Они шумели в гостиной, я — на кухне, то и дело оборачиваясь к окну, у которого теперь жила ёлка. Пусть не под ней, но я нашла для себя ещё один подарок. Пусть без цветной обертки, но многозначащий — большой передник, чтобы я почувствовала себя полновластной хозяйкой хотя бы на кухне. Холодильник тоже понял, что власть сменилась, и скоро его станут закрывать коленкой.

       — Нравится? — позвал меня Гриша к дивану, и я на ходу вытерла влажные руки о передник, потому что полотенце было уже абсолютно мокрым.

       Мне нравилось все, а главное — Люба, вооруженная беспроводным пылесосом. Он смотрелся в ее руках гудящей игрушкой, но на ковре не осталось зелёных иголок.

       — А теперь мы пойдём пылесосить машину, пока батарейка не кончилась, — заявил Гриша и отдал команду одеваться.

       Люба подчинилась с улыбкой и горным козленочком поскакала к двери. Я осталась в квартире одна и, усевшись в кресло, тотчас вызвала номер мамы. Надо показать ей лесную красавицу и меня живую и здоровую.

       — Еще не знаю, что мы будем делать, — ответила я на вопрос про выписку Александра Юрьевича. — На Кирилла надежды нет. Никакой.

       — А ты не боишься, что твой Гриша сбежит от всех твоих проблем? — заявила мама совсем не с праздничным лицом. — Ты вот только о Каменцеве печёшься. Давай-ка ты о себе хоть немного подумаешь? У тебя мужик без году неделя, а ты все на него повесила, даже отца бывшего мужа…

       — Мама, ты просто не знаешь Гришу… — заулыбалась я, но она перебила мою улыбку:

       — Ты его тоже не знаешь как бы. Ты так не думаешь?

       — Нет, мам, не думаю. Все, прости, звонят…

       И шумно выдохнув, я бросила телефон на столик, проверив, включён ли звук. На всякий пожарный случай. В дверь, конечно, никто не звонил. Гриша откроет сам. Только у него есть ключ. Елена Владимировна хотела отдать мне свою связку — чтобы я не переживала, что свекровь нагрянет с ревизией. Но Гриша сказал, что доставка фермерского молока не должна страдать из-за такой ерунды, и он завтра же сделает второй ключ.

       После ужина Гриша наполнил вторую ванну, шепнув, что воды хватит и на первую, если я хочу полежать в пене. А я просто хотела полежать. Хоть на диване. Это Люба ни в какую не желала ложиться спать. Шёл одиннадцатый час. И я даже не стала противиться присутствию в ванной комнате Гриши. Он даже облачал Любу в пижаму и на руках нёс в кровать, а я с белой завистью смотрела им вслед, хотя соглашалась дойти до кровати своими ногами, только бы уже лечь спать.

       — Мама, посиди, — позвала Люба, когда Гриша закончил читать для нее сказку.

       Он покачал головой — расстроенно — и вышел, прикрыв за собой дверь. Я присела на кроватку и начала гладить руку дочки, как утром — руку ее дедушки. Но Люба тут же поднялась с подушки и прижалась ко мне, ткнувшись носом в грудь, совсем как Гриша, когда стоял передо мной на коленях. Но с ним я испытывала радость, а сейчас мной овладела горечь от сознания того, как жестоко последние дни я обходилась с маленькой принцессой. Вокруг все новое: и вещи, и люди, а мамы нет. У мамы слишком много дел, ей не до дочки… И завтра я снова уйду… в больницу.

       — Люба, все хорошо. Давай спи. Завтра рано вставать.

       — Почему? — подняла она ко мне личико с огромными печальными глазами.

       — Потому что у нас с тобой много дел. У нас с тобой.