Новый круг Лавкрафта

Я уже был готов отойти от окна, как вдруг кое-что привлекло мое внимание. Справа вдали быстро и ярко замигал свет: он то вспыхивал, то гас, чередуя короткие промежутки с длинными вне всякой поддающейся исчислению последовательности. До крайности изумленный, я застыл, пытаясь сообразить, откуда может исходить этот свет и что он вообще такое. По первости мне показалось, что кто-то на вересковой пустоши подает сигналы. Однако я быстро отверг это предположение: источник света явно находился по меньшей мере в четырех милях отсюда — то есть где-то за береговой линией, обрывавшейся в здешних местах отвесными утесами.

Здравый смысл и привычка мыслить рационально быстро взяли вверх над чувствами. Под влиянием безумных рассказов приятеля мой взбудораженный рассудок готов был усмотреть в этих вспышках нечто потустороннее и угрожающее, однако наверняка всему имелось вполне логическое объяснение. Наверняка в море у берега имелись предательские отмели и подводные камни, и свет испускал фонарь маяка, отправляющего предупреждающие сигналы находящимся неподалеку судам.

Наутро за завтраком я невзначай упомянул об увиденном ночью. Эштон подтвердил, что на скалистом мысу в четырех милях отсюда и впрямь возвышался старый маяк, однако друг мой настаивал, что башня стоит заброшенная все то время, пока он себя помнит. И он положительно был уверен в том, что свет не мог исходить от маяка (если этот свет мне не приснился) — разве что от фонаря проходящего мимо судна. Пытаться убедить не слишком вменяемого человека не показалось мне разумной затеей, и когда Эштон предложил прогуляться к развалинам усадьбы, я охотно согласился.

Погода стояла теплая, светило яркое солнце, и мы быстро шли через пустошь по направлению к темневшей где-то в двух милях от нас роще высоких деревьев. Через ныне заброшенную землю некогда пролегала дорога, и не одна, однако сейчас вереск так плотно взялся в колеях, что мы с трудом могли углядеть следы человеческого присутствия. Добравшись наконец до рощи, мы оба обильно вспотели и тяжело дышали. Кроме того, оглядевшись вокруг, я с удивлением обнаружил, что это не роща, а настоящий лес, темный и гораздо более густой, чем казалось издалека. Огромные дубы возносили к небу гордые кроны, и стволы их росли настолько тесно, что казалось — человеку между ними не протиснуться. Мы остановились, чтобы передохнуть, и я заметил, что Эштон развернулся и принялся внимательно оглядывать дорогу, по которой мы пришли. Спутнику моему было явно не по себе, и меня одолело любопытство: что же так растревожило моего приятеля? Пустошь просматривалась прекрасно, и по ней никто не шел. Спрятаться в вереске также не представлялось возможным. Однако, всмотревшись вдаль, я увидел на горизонте странное сооружение. Маяк! Во всяком случае, ничем другим эта башня быть не могла. Ее очертания просматривались весьма скверно — над морем висела дымка. Однако даже с такого расстояния эта темная, возвышающаяся над морем тень казалась несколько странной. Над мощным фундаментом вздымалось нечто квадратное и примечательно уродливое — не чета привычным стройным силуэтам башен других маяков. Кроме того, комната для фонаря тоже выглядела непривычно — она была выпуклая и чем-то напоминала луковицу.

Эштон продолжал таращиться на маяк, словно завороженный, явно позабыв о том, где и с кем находился. Затем, с видимым усилием, он взял себя в руки и повел меня между стволами вековых деревьев. Под сенью невероятно толстых, бугристых, гротескно искривленных ветвей стояла вечная тень, и мрачные стволы надвигались на пришельцев отовсюду, словно грозясь сдавить в негостеприимных объятьях. В лесу стояла совершеннейшая и тяжкая тишина, воздух оставался неподвижен, а шаги приглушал толстый ковер опавших и гниющих листьев.

Как у Эштона выходило ориентироваться в этом древесном лабиринте, не сбиваясь с пути, мне было невдомек. Тем не менее мой спутник уверенно прокладывал дорогу сквозь густой подлесок — словно шел по торной тропе, а не по бездорожью. И вдруг мы вышли на открытое место. Здесь ничего, совершенно ничего не произрастало, а в центре высились закопченные и обгорелые руины родовой усадьбы Тревалленов.

Единственный взгляд на страшные обломки убеждал — огонь не пощадил здесь ничего. Из пепелища торчали жалкие остатки стен, перекрученные, обломанные балки криво свешивались внутрь того, что ранее было комнатами. Теперь на полу лежали кучи спекшегося мусора. Лишенные стекол оконные проемы хищно поглядывали на нас, словно выжидая возможности наброситься и пожрать непрошенных гостей. Несмотря на теплую погоду, по спине у меня прокатилась чувствительная и холодная дрожь.

Эштон застыл недалеко от развалин, оглядывая пепелище с той же странной гримасой, что я заметил на его лице, пока мы отдыхали на опушке леса.

Подойдя поближе, я тихо проговорил:

— Неужели ты рассчитывал, что огонь пощадил здесь хоть что-нибудь?

Несколько мгновений он хранил молчание, и мне даже показалось, что Эштон меня не расслышал. И вдруг он резко повернулся и сквозь зубы процедил: