"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17 (СИ)

– Ваше императорское величество! По городу поползли слухи о том, что вы, государь, погибли при взрыве. Эту же сплетню обсуждают и газетчики, которые были во дворце в момент взрыва. Многие видели, как вас несли окровавленного, и поговаривают, что вы были или уже мертвы, или умирали. Необходимо срочно созвать репортеров, чтобы они увидели вас в добром здравии. Иначе смута вновь охватит город!

Честно сказать, у меня было ощущение, что мои уши горят со стыда. Какой же я героический осел! Когда же я научусь думать в государственных масштабах? Какого черта я, вместо того чтобы спешно покинуть угрожаемый участок, что сделал бы любой глава государства, полез геройствовать? Впрочем, к моему личному идиотизму тут явно прибивалась еще и глупая бравада прадеда, в теле которого я пребываю. Ведь сколько раз император прямо запрещал этот героический идиотизм, но прадед все равно, раз за разом лично вел в атаку сначала Дикую дивизию, а потом и кавалерийский корпус. Лично и прямо на неприятельские пулеметы! А ведь второй человек в очереди к трону не имеет права на подобное! В общем, этот идиотизм у меня наследственный и семейный. И нужно прекращать страдать этой героической фигней. В конце концов, на моих плечах государство.

Я встал, опираясь на руку Кутепова. Кто-то успел принести мою доху, и из чудом уцелевшего зеркала на меня глянул вполне себе героический император, бодренький, хоть и с перебинтованным лбом и со следами взрыва на одежде. Но это как раз и добавит героизма. Тьфу ты, с героизмом этим!

– Пригласите газетчиков в Николаевский зал.

– Но, государь, – запротестовал Рутковский, – там все вверх дном и идет эвакуация раненых!

– Вот именно! – киваю я, и мы устремляемся на выход.

На ходу Кутепов сказал вполголоса:

– Государь, в Концертный зал не стоит ходить. Там могут быть неразорвавшиеся боеприпасы или бомбы. Да и вообще…

– Что вообще?

– Месиво, – коротко ответил генерал. – Вы чудом отделались царапиной. Слащев ранен. Остальные, кто был рядом, все погибли или получили серьезные ранения.

– Репортеры там уже были?

– Так точно. Все сняли и записали.

Я кивнул. Да, выжил я чудом. С героическим идиотизмом нужно завязывать. Никого не спас и сам чуть голову не сложил по дури своей. Кому было бы от этого лучше? Разве что заговорщикам.

Николаевский зал и в самом деле напоминал ту самую посудную лавку, в которой порезвился слон, поскольку в воздухе висела пыль штукатурки, длинные шторы развевались на ветру, а суетящиеся люди пытались быстро перекладывать с коек на носилки тяжелораненых. Вслед за нами вбежали газетчики. Я обернулся к ним. Полыхнуло несколько вспышек, и карандаши замерли на чистых страницах блокнотов.

– Господа представители прессы! Подлые заговорщики, для которых нет ничего святого в жизни, организовали очередное покушение на меня. Их не остановило, что вместе со мной от взрыва могли погибнуть или пострадать больше тысячи героев войны, проливших кровь за свою Отчизну и ныне находящихся в госпитале Зимнего дворца на излечении. Господа, к нам пришла беда. От взрыва бомбы мятежников погибло много людей. Куда большее число получило ранения и увечья. Несколько сотен тяжелораненых героев фактически оказались на морозе, поскольку, как вы видите, взрывом выбило стекла. Обратитесь через ваши газеты к петроградцам с призывом о помощи. Нам нужны добровольцы, нам нужен транспорт, нам нужны временные места для размещения раненых в тепле, пока мы будем решать вопросы с их распределением по другим госпиталям. Это все, господа. Не теряйте времени!

– Состоится ли высочайшая аудиенция для прессы? – спросил кто-то.

– Да. Но позже. – Я указал рукой в зал за моей спиной: – Раненые требуют помощи, не время для разговоров, господа!

Петроград.

Миллионная улица.

6 марта (19 марта) 1917 года.

День

– Господин Глобачев, его императорское величество прав, вы можете совершить непоправимую ошибку, если будете совершать необдуманные поступки.