Новый Михаил (СИ)

Покрутив листок и даже поглядев сквозь него на свет я понял, что ничего так не добьюсь. Нужно сушить.

Спешно несу фен и начинаю сушку.

И тут… Как в таких случаях говорят в романах? Молния сверкнула в небе? Грянул гром средь ясного неба? Нет, ничего такого не было. Просто под горячими струями фена на листе бумаги стали проявляться строки…

О, как говорится, тайное послание! Ну–ну…

Терпеливо жду пока бумага высохнет и все строки проявятся. Вроде все. Подношу лист к глазам и читаю слова, написанные явно старческим почерком судя по дрожанию писавшей руки:

Моему потомку.

Во исправление ошибок мной свершенных завещаю тебе в день, когда замыкается двенадцатилетнее кольцо времен, прочесть сие и, вернувшись в то судьбоносное утро 27 февраля 1917 года, заместить меня в моем теле.

Кольцо замыкается каждые 12 лет в день 27 февраля по старому стилю или 12 марта по советскому. Соответственно в годах 1929, 1941, 1953 и далее.

Вернуться в 1929 году мне не дали. А до марта 1941 боюсь не доживу…

Заклинаю тебя выполнить долг перед Россией и Династией.

Для переноса прочти это письмо в этот день этого года.

Все свершится само по воле Господа нашего.

Джонни будет там.

Михаил Александрович Романов,

Великий Князь, генерал–адъютант.

12 января 1941 года

Прочитав несколько раз этот бред вдруг с ужасом вспоминаю, что сегодня именно 12 марта. Так… Что бы это не значило, нужно определить, когда собственно этот год пресловутый… Итак, считаем: 1929… 1941… 1953… 1965… 1977… 1989… 2001… …2013… Вот баляба!

Под гитарный жесткий рок, который так любил
На Харлее он домчать нас мог до небес и звезд любых
Но он исчез и никто не знал
Куда теперь мчит его байк
Один бродяга нам сказал
Что он отправился в рай

ГЛАВА 2. МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ МЕНЯЕТ ПРОФЕССИЮ…

ГАТЧИНА 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Резкий судорожный кашель буквально согнул меня пополам. Упершись головой в лежащие на столе руки, я пытался ухватить ртом воздух. Резкая боль разрывала голову. Мучительно ныли мышцы. На глаза навернулись слезы.

— Значит, это все–таки правда.

От неожиданности вздрагиваю и, резко подняв голову, смотрю на человека, сказавшего эти страшные слова. Страшные потому, что был в них неизъяснимый холодный ужас, бывающий только у людей, которые только что узнали страшный диагноз и со всей ясностью поняли, что обречены.

— Кто вы?… — Хриплю сквозь приступы кашля.

— Я? — Человек печально усмехнулся. — Я — Николай Николаевич Джонсон, личный секретарь Великого Князя Михаила Александровича Романова. А вот вы–то кто?

— В смысле кто?

— В прямом смысле. Представьтесь, милостивый государь! — Джонсон требовательно смотрит на меня.

— Я? Меня зовут Михаилом Александровичем Романовым…

Джонсон раздраженно прерывает меня:

— Сейчас не время для шуток!

— Да какие шутки… Меня действительно зовут Михаилом Александровичем Романовым и я не понимаю вашей реакции…

Джонсон опять меня перебивает:

— Кем вы приходитесь Великому Князю Михаилу Александровичу?

— Князю? Если вы о брате царя Николая…

— Именно.

Откашливаюсь.

— С вашего позволения, я его правнук. По крайней мере мне так было зявлено.

— Правнук?! Вы внук Георгия?

— Нет. У него, насколько я помню, не было детей…

Джонсон помолчал, видимо пытаясь осознать услышанное. Наконец он спросил:

— Из какого года вы прибыли?

— Вот баляба! Что значит из какого прибыл? А сейчас что — не две тысячи тринадцатый?

— Две тысячи тринадцатый… — Джонсон печально покачал головой. — Так долго пришлось ждать… Нет, милостивый государь, сейчас не две тысячи тринадцатый. Сегодня двадцать седьмое февраля тысяча девятьсот семнадцатого года. Вот так.

Меня пробивает на смех. Джонсон печально и терпеливо ждет окончания моего веселья. И вот тут меня словно обухом по темечку огрели. Я вдруг осознал, что язык на котором мы говорим, хоть и русский, но все же немного не такой, как я привык. Какой–то архаичный, но отлично мне знакомый! А Джонсон, которого я в первый раз вижу (хотя лицо смутно знакомое) в то же самое время МОЙ личный секретарь Джонни! Причем не только секретарь, но и друг! Что за бред?