Новый Мир ( № 1 2006)

Способность романтиков к опровержению традиции Дубин связывает с пониманием условности культурных норм, которые, будучи таковыми, и нарушены могут быть соответствующим образом: “рефлексивно, иронически, в порядке игры”. На тех же правах условности включается в текст и авторская, и читатель­ская субъективность — “как сам принцип соотнесенности текста не с внешней реальностью, объектом, а с творящим и/или воспринимающим субъектом”. Романтическая ирония, теснейше связанная с романтической рефлексией, действительно неизменно указывает на условность всякой ставшей, закосневшей в своей определенности формы. Но кругом условности природа романтической иронии никоим образом не очерчивается, ибо сама возможность иронического опровержения всего ставшего и определенного проистекает из универсально-безусловногоромантического представления о “творимой жизни”, о жизни как неустанном творческом становлении. Особой природой безусловности обладает и романтическая субъективность. Самовыражение становится здесь отнюдь не игрой, это отстаивание своих врожденных и потому божественных качеств, вплоть до трагической обреченности им. Трагические герои Клейста или Байрона (авторов, в высшей степени наделенных даром иронии) безальтернативно верны себе. Клейстовская Пентесилея и хотела бы стать нежной возлюбленной — но она сотворена воинственной амазонкой, гофмановский Крейслер в иную минуту и хотел бы найти общий язык с обывательским миром — да это невозможно. Для романтиков существует безальтернативное — и потому им ведом трагический регистр, напрасно автор рецензируемой книги сомне­вается в том, что этот регистр доступен “современности”. На одном полюсе романтизма — бесконечная вариативность неисчерпаемых возможностей творимой жизни, на другом — верность всего сотворенного своему истоку. И только с исчезновением этого второго полюса, полюса безусловности, наступает эпоха виртуальной реальности, блестяще описанная Дубиным как “телевизионная эпоха”.